Так было… - Юрий Корольков

— Вас, несомненно, интересует судьба итальянских заложников, находящихся в наших руках на стадионе Вомаро. — Полковник не мог избавиться от пренебрежительного тона. — Мы можем освободить их при одном условии: вы гарантируете нам свободный выход из города. Вы должны обеспечить германских солдат и офицеров надежной охраной.

Чезаре и Бруно отошли в сторону, чтобы посовещаться.

— Черт с ними, — горячо зашептал Бруно. — Пусть уматывают живее из города. На такие условия можно согласиться.

Чезаре был такого же мнения, но он полагал, что капитуляцию надо оформить письменно. Полковник Шолль запротестовал — здесь может быть просто джентльменское соглашение. Комендант ни за что не хотел оставлять следов собственного позора. Итальянские солдаты снова отошли в угол. Решили: дьявол с ними, пусть уходят, только живее.

Немцы сдали оружие, которым тут же вооружились повстанцы, сопровождавшие германского майора. Капитуляция состоялась. Немцев отвели сначала на стадион в Вомаро, там к ним присоединились остальные. Гитлеровцев вывели за город и с криками, улюлюканьем отпустили на все четыре стороны.

К вечеру 30 сентября бои в Неаполе закончились полным поражением немцев. Преследуемые повстанцами, они покинули город.

Англо-американские войска вступили в Неаполь на другой день — 1 октября 1943 года. В сводках военного командования по этому поводу сообщалось, что Неаполь, третий по величине город в Италии, занят союзными войсками после ожесточенных боев…

Второго октября хоронили убитых. Восставшие неаполитанцы потеряли около трехсот человек. В похоронах участвовал весь город. Было много цветов. Над головами плыли гробы. Их несли на руках до самого кладбища. Штаб пятой американской армии генерала Кларка выделил роту для участия в траурной процессии…

Первым арестовали Константина Садкова. Взяли его в городе, где он жил на частной квартире, и поэтому никто не знал, когда это произошло. Последний раз Галина видела его в понедельник. Они встретились на несколько минут перед кинотеатром. Это было педели две спустя после того, как ездили в Грюневальд. Константин сказал, что со шведом он, наконец, встретился в отеле «Бристоль». Эльбринг произвел на Садкова хорошее впечатление, швед согласился отвезти письмо в Стокгольм, куда намерен был поехать через неделю-другую. Таким образом, здесь все в порядке. Садков обещал Галине зайти к ней в среду. Тогда он и принесет гектографские чернила для Воронцова.

В среду Садков не появился. Особой тревоги у Галины это не вызвало — мало ли что могло его задержать. Последнее время Садков перешел на другую работу — стал лаборантом на химическом заводе в Нейкельне. Это гораздо дальше. Может быть, поэтому он и не смог приехать. Теперь его надо ждать в пятницу у билетной кассы кинотеатра перед самым началом вечернего сеанса.

Но в пятницу арестовали Галину Богданову. Ее задержали в проходной лагеря, куда она шла с утра на дежурство в медпункте. К счастью, при ней ничего не было, обыск не дал результатов. Но судя по тому, что арестовывал ее сотрудник гестапо, а не лагерные полицейские, что в машине под охраной сидел арестованный Хомов — столяр из деревообделочного цеха, — Галина поняла: случилось несчастье, провал.

В Шарлоттенбургскую тюрьму их везли вместе с Хомовым, но поговорить не удалось. Между ними сел полицейский. Хомов успел только шепнуть: «Калиниченко — тоже». Все ясно. Кто же уцелел?..

На первый допрос Галину вызвали дня через три. Допрашивали ее в той же полицейской тюрьме, на третьем этаже, в комнате с черными стенами, черным столом и черным табуретом. За столом сидел следователь тоже в черном кителе. Все черно и умышленно мрачно. Только сейф в углу около двери был сталисто-серого цвета.

Следователь спросил фамилию, имя, где и когда родилась. Посмотрел долгим, испытующим взглядом. Галина выдержала этот взгляд. Главное не выдать тревоги, не проявить страха. Спокойней, спокойней… Следователь остался недоволен: он всегда говорил — его взгляда не выдержит ни один преступник. Ему надо было быть гипнотизером или дрессировщиков. А здесь какая-то девчонка…

Он поднялся из-за стола, прошел к сейфу, достал пачку фотографии и бросил их на стол. Было их по меньшей мере полсотни.

— Кого узнаешь? Этого?.. Этого?..

Нет, Галина никого не узнает. Она равнодушно смотрит на фотографии. Многие лица ей действительно незнакомы. Но вот фотография Калиниченко… Она не знает этого человека. Симон… Нет, не встречала. Гильом — тоже не знает. Даже, про Хомова, с которым везли ее в тюрьму, сказала, что не может узнать. Короче говоря, она не знает никого из тех, кто здесь сфотографирован. Впрочем, возможно, кого-то и видела. Ведь она работает лагерным врачом, у нее бывают сотни людей.

Просмотр фотографий кое-что ей прояснил. Значит, гестапо удалось арестовать почти всех. Нет только Воронцова и еще нескольких человек… Но кто же мог выдать?.. Пока единственный способ протянуть время — все отрицать. Она так и делает. Следователь стучит по столу.

— А эту фотографию ты не узнаешь?

На фотографии она сама. Ее сфотографировали в тюрьме в первый же день после ареста.

— Да, кажется, это я…

Следователь срывается, начинает кричать. Это хорошо. Значит, у нее больше выдержки. Галина замечает, что человек, сидящий перед ней, отложил в сторону три фотографии — ее, Садкова и Калиниченко. Может быть, он только прикидывается, что сорвался… В самом деле, следователь спокойно задает ей вопрос:

— Посмотрите внимательнее, кто это такие?

Галина снова разглядывает фотографии. Ей неловко сидеть на черном высоком табурете. Пока переводчик немец переводит ей вопрос следователя, у нее есть секунды подумать. Перед допросом она сказала, что немецкого языка не понимает. Но здесь-то нечего думать. Нет, она не знает ни того, ни другого.

Следователь снова начинает кричать. Он куда-то выходит из комнаты. У него шумные, решительные шаги. Пока его нет, все молчат — переводчик и машинистка, которая ведет протокол. Галина тоже молчит, смотрит, как машинистка поправляет прическу. У нее тонкие пальцы, они кажутся совсем белыми на фойе черной стены. Через несколько минут следователь возвращается. Сзади него идет Садков. Он все в тех же роговых очках, небритый, в помятом костюме. Галина напрягает усилия, чтобы не выдать себя ни единым порывом, ни единым движением лица.

— Ты узнаешь его?

Галина смотрит куда-то на сейф.

— Нет, впервые вижу.

Садков шагает к ней.

— Галина, но… — он порывается что-то сказать.

Галина прерывает его:

— Вы ошибаетесь, я первый раз вас вижу.

Садков умолкает, смущается, повернувшись к следователю, говорит:

— Может быть, в самом деле здесь какая-то ошибка…

Следователь бросает свирепый взгляд на Садкова.

— Мы еще поговорим с тобой! Уведите его…

Садков уходит, и на его месте в дверях появляется Калиниченко. Какой он стал худой!.. Глаза ввалились. На Галину не смотрит, будто ее здесь нет.

— А этого узнаешь?

— Нет, не знаю.

— Придется восстановить тебе память… В карцер!

Галину уводят. Следователь допрашивает Калиниченко. Это уж третий допрос. Он стоит у стены, ему не предлагают садиться, а в ногах такая слабость…

— Станешь ты наконец говорить?

— Что вы хотите?

— Кто эта женщина?

— Не знаю…

— Кто такой Воронцов?

— Не знаю…

Следователь расхаживает по комнате. Останавливается перёд Калиниченко, испытующе смотрит, но тот не отводит глаз.

— Ты коммунист?

Следователь ждет отрицательного ответа — за признание красных вешают или стреляют. Но что это?.. Человек у стены поднимает голову и выдыхает:

— Да… Да, коммунист. — Калиниченко рассуждал просто: его признание уже никому не повредит. Теперь уж конец — сегодня ли, завтра — разница не велика. Стоит, подняв голову. Следователю кажется, что в глазах подследственного светится торжество, превосходство.

— Ах, так!.. Получай! — бьет его наотмашь ладонью. И еще раз. — Получай!..

Торжествующий огонек в глазах пропадает, вспыхивает ярость. Надо пользоваться случаем, пока следователь рядом. Рукой сильно не ударишь — ослаб. Но вот ногой… Калиниченко бьет, целясь в пах. Следователь взвывает от боли, хватается за живот, сгибается, словно переломленный надвое. Ему на помощь бросается переводчик. Ударом кулака валит Калиниченко на пол. Вбегают двое полицейских. Пинают, топчут, бьют куда попало… Но Калиниченко, потеряв сознание, ничего не чувствует. Не чувствует, как его волокут по каменной лестнице, бросают в подвал на пол. Он ничего не чувствует.

Не приходя в сознание, Калиниченко умирает.

В тот день допрос остальных заключенных пришлось прервать. Следователь не на шутку встревожился. Он обратился к тюремному врачу. Шел к нему, едва передвигая ноги, будто у него между коленками зажат футбольный мяч. Следователь просит, чтобы доктор был откровенен, лучше самая горькая правда. Как думает доктор — не отразится ли этот удар на его мужских способностях? Дело в том, что он уже подал рапорт с просьбой разрешить ему жениться. Невеста из хорошей арийской семьи. Документы в порядке. И вот.