Орда встречного ветра - Дамазио Ален

— Значит, вы владеете искусством вихря…

— Можно и так сказать… Но им владеют все, просто каждый по-своему. Мой брат — мастер на всякие великие приемы в этом деле. Мне же более всего интересна связь между вихрем и временем сквозь понятие протяженности.

— Сколько вам лет, если позволите спросить?

— Сто девять в ламинарном счете.

— Но вы меняете время в ваших органах, не так ли?

— С возрастом все становится не так просто, но все же. Скажем, я способствую разрыву ритма внутри себя. Я поочередно замедляю одни органы, чтобы ускорить другие. Я главным образом создаю дифференциальные скорости между вдыхаемым воздухом и внутренней жидкостью, между органами и выдыхаемым воздухом. Время не монохронно, как это представляется в плоских головах людей. Долгота жизнедеятельности печени, колена или легкого несопоставимы. Ее нельзя обеспечить простым замедлением процессов их существования. Но ее можно увеличить, ускорив воздух, придав ему собственную скорость, по отношению к которой орган, функционирующий в привычном темпе, начинает биться медленнее в новой для него экономии тела, выстроенной вашим собственным круговращением. Это не многим отличается от дикции, от того, как можно передвинуть паузу, ускорить ноток речи. Или, напротив, заговорить медленнее… Все, что теряет скорость, делает это только за счет начальной или последующей скорости самого речевого оборота. То же относится и к письменной речи, разумеется.

x Сказав это, он откинулся на спинку кресла и по-кошачьи прикрыл глаза. Спираль, скручивавшая его лицо, была самой выразительной из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Она свидетельствовала о сверхчеловеческом превращении, посредством которого этот старик себя перевоплотил. Глядя на него, я впервые подумала, действительно ли готова идти так далеко, как поклялась себе, будучи ребенком. Готова ли я на чтобы достичь ясности вихря? Густое одиночество растекалось от него во все стороны. И хоть это и было одиночество широкое и созидательное, оно пропитывало стены Аэробашни, забивало все щели. То было редкое одиночество, присущее

тем, чья способность порождать новое хранит их от опустошения, кто не нуждается в ином космосе, кроме того, что разворачивается их собственным умом посредством поиска и открытий, благодаря чему Нэ Джеркка день за днем отодвигал от себя своим упорным ростом заточение, всегда остававшееся возможным.

— Я редко выхожу из башни, это правда. Верхнежителям не очень по душе та сторона вихря, что отразилась на моем лице. Люди любят белобородых аэрудитов, что проповедуют вкрадчивую мудрость. Они боятся знания, что сметает все на своем пути. Когда мне совсем надоедает тень, я беру одну из книг на крыше, чтобы посмотреть на небо. А иногда достаю несколько блоков из стены, любуюсь через отверстие на Альтиччио и улыбаюсь солнцу.

— Мы…

Сов хотел прервать его. Он знал, что у нас в распоряжении всего три дня, и напрасно думал, что я торопилась взяться за книги.

— Вы хотите ознакомиться с книгами, не так ли? С чего вы хотели бы начать?

— Лично я, — продолжил Сов, полагая, что поступает правильно, — хотел бы просмотреть труды о хронах, обладающих рефлексивным сознанием…

— Вам интересны автохроны? Сведущий выбор, молодой человек. Лучшие труды по этому вопросу — самые древние. Спуститесь на восемь этажей, и вы найдете то, что ищете. Но будьте любезны не шуметь. В этом зале уже есть один читатель.

— А я бы хотела увидеть карты Дальнего Верховья, которые у вас имеются.

— Наиболее точная прочерчена на восточной части потолка двумя этажами ниже. Вы наверняка ее заметили,

когда поднимались. Если хотите ее скопировать, то в подлокотниках кресел есть чистые свитки бумаги.

— Благодарю. И еще я хотела бы вам задать один личный вопрос, мастер. Но я думаю, вы уже почувствовали его во мне…

— Спрашивайте так, как если бы я ничего не чувствовал, Ороси.

— Моя мама тоже была здесь?

— Да, конечно. Она пробыла здесь месяц.

— Месяц? Вы могли бы мне сказать, что она искала?

— Эти вещи, как правило, держатся в секрете. Но ваш случай особенный…

— Чем именно?

— В Аэробашне содержится девять совершенно незаурядных трудов, что едва ли можно назвать книгами. Один из них — шестигранник из непрозрачного стекла, размером в две ладони. Я называю его эокнигой. На его поверхности можно писать пальцем. Если выбирать простые слова, то ничего не будет. Но если записать партитуру ветра, если, даже случайно, вы зафиксируете любую последовательность из двадцати одного знака в системе пунктуации, что служит для записи ветра, то его поверхность станет прозрачной и указанный ветер появится внутри куба. Ветер в нем словно записан в миниатюре, в виде жидкого воздуха, изумительное зрелище. Ваша мама провела месяц, проделывая аэрологические симуляции по партитурам, которые нашла по Норске. Она хотела понять, что ждет их в дефиле, увидеть ветер.

— Она не пыталась узнать, что находится на Верхнем Пределе? Каковы последние формы ветра?

— У многих аэрудитов, которые здесь бывают, страх узнать истину парализует любознательность. Ваша мама прочла первый аутентичный блок о Верхнем Пределе,

который я ей посоветовал. И больше ничего не захотела о нем знать.

— Где находится этот блок? Я хочу его прочесть.

— Третий этаж. Вы легко его найдете. Это единственный золотой слиток во всей стене. Ороси?

— Да?

— Мое положение обязывает меня предупредить вас. Чтение этого блока может изменить вашу жизнь. А также жизнь Орды.

— Полагаю, я здесь, чтобы срезать с себя пару засохших веток глупости.

— То, что вы узнаете, может срубить сразу целый ствол на корню.

— Я очень благодарна вам за вашу предусмотрительность, мастер. Но я прочту этот слиток. Я жду этого вот уже двадцать лет. И думаю, что готова.

— Да, вы готовы. В каком-то смысле. Но не вполне.

Ω Так, ладняк! Похоже, штуковина будет дикая на этих Вой-Вратах! Трехкилометровая кишка из чистого камня, и по ней шквалом тебе в рожу, а ты тащись локтями в завихряки и ударными в ламинар всю дорогу по соплу! Ни тебе норы какой-нибудь, куда забиться можно, ни выступа, одни вихряки да плиты отшлифованные, по которым щебняком все ноги отдолбит… Тальвег мне свои карты показал, раклеры по стойке смирно выстроились, расписывали нам, как мы там кварца нажремся, как нам пузо раздербанит, «упадешь — тебе крышка», у них от страха аж ручонки затряслись, у вышибал этих шлюзовых. Ты оттуда обратно даже не думай, раз зашел — выход с другой стороны, если назад ломанешься, тебя как бумерангом на решетку шлюзовую зафигачит. Заставили и меня трухнуть. На таких глянешь — сразу видно, что знают, о чем

говорят. Те еще здоровилы, только рожи перекошенные. Они место знают, это уж точняк. Там у каждого по дружку найдется, один боевитее другого, кто б хоть раз да попробовал сдрапнуть отсюда через проход, курсом на Надежду, на Верхний Предел. Ну так остальным после них небось меньше хотелось. Заходили поздороваться, воспитанные, ничего не скажешь, только вот малость покореженные, то бедро не на месте, то еще что-то в этом роде, не сказать, чтоб чистяком раны посходились, чуток помяты лицом, малеха мертвые, короче.