Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга V - Алексей Ракитин

по версии обвинения?! Если они были вынесены из здания колледжа, то кем, когда и какова их дальнейшая судьба?

Обвинение предпочло эти неудобные вопросы не заметить, но именно по этой причине защита должна была сделать на них акцент. Ибо любое сомнение должно трактоваться в пользу подсудимого… Этого, к сожалению, не произошло, адвокат Меррик подыграл прокуратуре и не стал поднимать неудобные вопросы, на которые у его противника не существовало ответов.

В принципе, заключительная речь в защиту профессора Уэбстера может быть названа содержательной и даже убедительной, но отнюдь не исчерпывающей. Вопрос о доверии Литтлфилду не был затронут ни единым словом, а ведь именно он являлся важнейшим пунктом успешной защиты! Если бы кто-то предложил автору оценить речь Меррика по 5-балльной шкале, то вступление однозначно получило бы «5», а аргументирующая часть и заключение — «3». Вроде бы и не провально, и без особых ляпов, и даже как будто бы убедительно, но ощущение недосказанности и нежелания адвокатов бороться за клиента в полную силу не покидает.

После прочтения речи Меррика автор заподозрил адвоката в том, что тот не верил в невиновность клиента и защищал его таким образом, чтобы… защитить не слишком хорошо. Доказать это предположение невозможно — оно сформировалось на уровне интуиции — но вряд ли странные лакуны и умолчания в заключительной речи адвоката могут быть объяснены без привлечения такого рода догадок.

Судья объявил перерыв до 15 часов, а когда вечернее заседание началось, предложил главному обвинителю Клиффорду произнести свою заключительную речь.

Генеральный прокурор начал выступление довольно эффектно, явно противопоставив своё мнение тому, что говорил несколько часов назад адвокат Меррик. Тот, напомним, сказал об одиночестве подсудимого и его предательстве бывшими друзьями. Генеральный прокурор весьма здраво заметил, что профессор Уэбстер вовсе не стал жертвой общественного предубеждения, напротив, все были уверены, что этот человек себя защитит, и все бы поддержали его, но… профессор Уэбстер не пожелал защищать самого себя, отказавшись свидетельствовать в свою защиту в любой форме. Нежелание себя защищать — это дурной знак. Говоря о коронерском расследовании, на протяжении которого подсудимый не проронил ни слова, Клиффорд не без сарказма заметил: «Если он невиновен, то почему не потребовал расследования обвинения на предварительном следствии?» («If he was innocent man, why did he not on the preliminary investigation demand that the charges should be investigated?»).

Для прокурорской речи это было хорошее начало — острое, полемичное и непримиримое. Оно задало нужную тональность последующего монолога.

Речь главного обвинителя оказалась остра, очень остра! Если адвокат Меррик сглаживал углы и заусенцы, то генеральный прокурор их обострял и выставлял напоказ. В каком-то смысле они поменялись ролями — обвинитель указывал на то, о чём говорить надлежало защите. Так, например, Клиффорд заметил, что предположение, будто Литтлфилд умышленно направлял подозрения на профессора Уэбстера, представляется совершенно фантастичным. По той простой причине, что уборщик попросту не смог бы незаметно поддерживать огонь в тигельной печи на протяжении многих часов, проникать в помещения профессора Уэбстера для расчленения трупа и всякий раз скрывать от профессора следы своей активности.

В этом логическом пассаже примечательно то, что именно обвинитель заговорил о возможном наведении следствия на ложный след, совершённом Литтлфилдом, который сам же расчленил и сжёг труп, а затем поспешил с заявлением в полицию. Об этом должен был говорить защитник, эта версия буквально витала в воздухе, рвалась с языка, она должна была обсуждаться именно стороной защиты, но никто ничего подобного в стенах суда не озвучил!

Обосновывая фантастичность подозрений в отношении Эфраима Литтлфилда, генпрокурор подчеркнул, что тот после обнаружения останков подвергся продолжительному «строгому допросу», который с честью выдержал. Этому человеку по-прежнему доверяла администрация колледжа. Наконец, следовало не упускать из вида и то обстоятельство, что квартира Литтлфилда подвергалась тщательному обыску. Литтлфилду попросту негде было прятать тело Джорджа Паркмена. А стало быть, Литтлфилд в качестве свидетеля заслуживает доверия.

Конечно, эта аргументация была так себе, каждый из доводов в пользу того, что Литтлфилд является «надёжным свидетелем», довольно просто опровергался. Или, как минимум, оспаривался. Помещения, занятые профессором Уэбстером, тоже дважды обыскивались и безо всякого результата, так что…

Тут, кстати, главный обвинитель очень неосторожно коснулся вопроса о месте сокрытия трупа или его частей от момента исчезновения Паркмена до времени обнаружения. Чуть выше было отмечено, что потенциально эта тема для стороны обвинения являлась крайне опасной, поскольку рождала большое количество безответных вопросов. Здание колледжа осматривалось дважды и притом дотошно — от конька крыши, до подвала. Нельзя было исключать того, что труп некоторое время находился вне здания и был внесён уже после второго осмотра, скажем, в четверг или даже в пятницу. Это было весьма нежелательное для стороны обвинения предположение, поскольку оно расширяло круг подозреваемых. Клиффорд этот нюанс, разумеется, понимал и потому постарался сразу же уклониться от каких-либо рассуждений на данную тему, хотя логика его выступления требовала обоснования тезиса о невозможности подобного перемещения тела убитого.

Другой интересный довод главного обвинителя в пользу того, что Литтлфилду можно во всём доверять, заключался в том, что времяпрепровождение уборщика в четверг 29 ноября и в пятницу 30-го хорошо прослеживалось и не имело никаких «лакун». По мнению Клиффорда, это свидетельствовало о том, что Литтлфилд не располагал временем на помещение трупа в химлабораторию после того, как профессор Уэбстера покинул её в середине дня пятницы.

Этот довод тоже следовало признать довольно лукавым, неубедительным и ничего по существу не доказывающим. Для того, чтобы рассуждать о наличии или нехватке времени на перемещение трупа, прокурору необходимо было предварительно указать, откуда и куда этот самый труп надлежало переместить. Если с конечной точкой всё более или менее понятно — это должна быть химическая лаборатория в здании медколледжа, то вот с исходной никакой ясности не существовало. Этот вопрос дела никем никогда не поднимался и ни в какой форме не обсуждался. И тем удивительнее звучат рассуждения на эту тему Генерального прокурора в его заключительной речи! О подозрениях в отношении Литтлфилда должны были говорить адвокаты подсудимого, но они обошли полным молчанием многочисленные недоговорённости и нестыковки, связанные с этим персонажем. По странной иронии судьбы именно главный обвинитель занялся тем, чего не сделала защита Уэбстера.

То, что данный фрагмент появился в речи Клиффорда, можно истолковать следующим образом: сторона обвинения ожидала, что защита в заключительной речи совершит недвусмысленный «наезд» на Литтлфилда и постарается максимально