Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь - Жан Флори

РЫЦАРСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Храбрость и щедрость, выдающиеся рыцарские качества, являются, прежде всего, выражением настойчивого поиска славы, которая может, с одной стороны, привести к гордыне (superbia), надменности, аристократическому высокомерию, близкому к презрению, и, с другой стороны, к бахвальству, самопропаганде с использованием информационных источников того времени, предназначенных для афиширования этой славы1[942]. Бурный и несдержанный темперамент короля Англии толкал его к этой крайности рыцарского поведения, несмотря на его приятные и почетные аспекты. И хотя поддерживался только благоприятный образ рыцарства, были-и другие, менее приятные его стороны.

Гордыня

Мы уже упоминали это показное качество в связи прибытием Ричарда и его флота. Везде, где его ждали соперники (или где он приказывал себя ждать), как на Сицилии, так и в Акре, король Англии делал все, чтобы появиться как спаситель, всемогущий король, не терпящий никакого сравнения со своими противниками, в частности с Филиппом Августом, которого он подавил своей роскошью, своим престижем и своей физической представительностью. Король Франции, замкнутый и кривой на один глаз, не подверженный зрелищным взрывам темперамента, не мог соперничать с ним в этом. Нельзя исключить возможность, что король Англии со времени своего отправления в крестовый поход планировал пропагандировать свой образ, а потому взял с собой историков и жонглеров, в частности Амбруаза, который был очень к нему привязан и всегда был готов воспевать его подвиги. Здесь нет ничего нового, подобные приемы были отмечены (и порицаемы!) еще Рожером де Ховденом, сообщавшим не о Ричарде, а о Гийоме Лоншане, епископе Или, который тоже использовал эту форму рекламы:

«Чтобы превознести и прославить свое имя, он приказывал писать подобострастные поэмы и льстивые песни; он пригласил из Франции, привлекая их подарками, певцов и скоморохов, чтобы они воспевали его имя на площадях»2[943].

Настроенный резко против всего французского, автор сильно критикует этот обычай использовать менестрелей, считавшийся типично континентальным. В том же упрекали и Гийома Маршала, обвиненного в том, что подкупил глашатая, чтобы тот громко и сильно произносил его имя на турнирах и благоприятно комментировал его подвиги3[944]. Но Ричард, не будем забывать об этом, прежде всего «француз», любитель эпических произведений и пропагандирующих «песен». Ведь он сам составил (или приказал составить своему окружению) такую песню против герцога Бургундского, который впоследствии использовал тот же прием и против него. Не удивляет и тот факт, что король пользовался услугами таких певцов, чтобы прославить свои подвиги и действия на Святой земле или где-нибудь еще.

Ричард, такой внимательный к распространению своей славы, выглядел довольно мрачным и не мог оценить чью-то другую. Например, современники вспоминают о его враждебности, переходящей в ненависть по отношению к Гийому де Барру, виновному в том, что осмелился соперничать с ним в безобидном поединке на Сицилии. Король, не колеблясь, осмеивал своих противников, в частности Филиппа Августа, как это часто отмечалось. Также вспоминается оскорбление, нанесенное герцогу Австрийскому, чье присутствие среди «завоевателей» он не одобрил при входе в Акру, осажденную герцогом еще с весны 1191 года, задолго до прихода в христианский лагерь Ричарда, к которому он присоединился, приняв его королевские щедроты. Ричард де Девиз напоминает об этом долгом присутствии герцога при осаде города, перед тем как передал этот эпизод:

«Но, так как, приказав нести перед собой свое знамя,, он, казалось, требовал часть этого триумфа себе, его знамя сбросили на землю, чтобы исполнить волю — на то специальный приказ оскорбленного короля Англии, — а насмешники стали топтать его, чтобы привести в негодность. Герцог страшно разозлился на короля, но вынужден был проглотить это оскорбление, за которое он не мог отомстить» 4[945].

Ригор не дает никакого объяснения такому поведению и довольствуется лишь упоминанием эпизода, который он размещает в другом контексте. Для него Ричард якобы взял у «одного правителя» это знамя герцога Австрийского, которое, к его большому стыду, Ричард приказал сломать и выбросить в глубокую помойную яму5[946]. Матвей Парижский, настроенный категорически против нормандцев, дает другую, отличающуюся версию событий. Для него конфликт между двумя принцами зародился еще в эпоху, когда Леопольд, отправляясь на Святую землю, приказал своему интендантству поехать вперед, чтобы приготовить ему ночлег. Там люди наткнулись на нормандскую лошадь из конюшни короля Ричарда, который

«с глупым и кипящим чванством людей этой страны» сказал, что имеет больше прав на ночлег, утверждая, что он первый приехал и занял это место. Сначала начались споры, потом перешли на оскорбления. Ричард, «чей ум частично был расположен удовлетворить требования нормандца», сильно разозлился на людей герцога: «Он поспешно приказал, презирая приличия, чтобы знамя герцога, сигнализирующее о том, что место занято, было сброшено в канаву с нечистотами». Выгнанный герцог пошел жаловаться королю, но-был лишь поднят на смех. Он обратился к Господу, прося его отомстить за такое оскорбление и наказать гордеца. Потом он вернулся к себе. Что было дальше, нам известно. Оскорбленный герцог принял участие в задержании короля Англии. Матвей Парижский отмечает в конце, что «Ричарду было стыдно за свое поведение, в котором себя горько упрекал»6[947]. Какими бы ни были настоящие причины этой ссоры, гордыня и некрасивое поведение Ричарда нельзя не отметить. Он проявил явное желание унизить партнера и впоследствии дорого заплатил за эту черту характера.

Другой пример надменности, близкий к «бахвальству», должен был работать на образ доблестного рыцаря-короля, но одновременно мог настроить против Ричарда тех, кто в этом видел черту самодовольства. Эпизод, упомянутый только Геральдом Камбрийским (падким на подобные «исторические слова» и другие истории, возможно выдуманные), произошел в 1197 году, когда Ричард предпринял строительство замечательной крепости Шато-Гайяр, имеющей репутацию неприступной. Перед людьми, которые любовались укреплениями, король Франции выражал счастье от того, что видит его таким могущественным, сожалея, что стены замка не из железа, так как, по его убеждению, после подчинения всей Нормандии, он подчинит Аквитанию и сможет присоединить эту крепость к своим