На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

В руках мисс Грэнхем крутила букет. Подружек у невесты не было, вручить его было некому: единственной подходящей кандидатурой могла бы стать мисс Брокльбанк, сидевшая у себя в каюте. Букет был настоящий, в отличие от искусственных розеток, что надели некоторые из собравшихся. Живые цветы и зелень! Я точно знаю, потому что мисс Грэнхем покрутила головой и, не найдя подружек, сунула букет мне! Общеизвестно, что ждет счастливицу, получившую букет невесты. Олдмедоу кашлянул, а в толпе захохотали. Я вспыхнул не хуже мисс Грэнхем. Сжав кулак, я ощутил прохладу и свежесть настоящих цветов и листьев – не иначе как из капитанской оранжереи! Наверняка и тут работа Бене: «Смею почтительно заметить, сэр, экипаж и пассажиры будут весьма восхищены, если вы осчастливите невесту отборным экземпляром флоры из вашего сада!»

Следующее и последнее потрясение ожидало всех, кто слышал в тот день капитана. Он раскрыл молитвенник, откашлялся и начал:

– Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями…[102]

Боже правый – заупокойная служба! Лицо мисс Грэнхем, женщины образованной, мгновенно побелело. Не помню, что сталось со мною, знаю только, что, когда я в следующий раз поглядел на букет, тот был грубо смят. Если за первыми словами Андерсона последовали и другие, я не расслышал их за вскриками и истерическими взвизгами толпы, за шорохом, с которым снова и снова крестились ирландцы. Бене выступил у меня из-за спины, я задвинул его обратно. Капитан Андерсон порылся в молитвеннике, открывшемся на столь страшной странице, уронил его, поднял, перелистал заново. Руки его, привычные ко всем невзгодам, дрожали. Стоит задеть самые глубинные струны нашей натуры, и нас охватывает страх.

– Возлюбленные братия! – начал он твердым, яростным голосом.

Потребовалось время, чтобы поставить на ровный киль перевернутый кораблик свадебной церемонии. Мистер Ист, бормоча извинения, протиснулся между мной и Андерсоном и взял невесту за руку. Бене попытался было пробраться в каюту, я придержал его, но он прошипел:

– У меня кольцо!

Дело было сделано. Вправду ли на лице невесты, которую буквально передали из рук в руки, мелькнула легкая тень презрения? Мне, верно, показалось. Собравшиеся, как могли, соблюдали спокойствие. Возражений ни у кого не нашлось, холостяк и незамужняя девица отныне принадлежали друг другу в глазах света и получили право делать друг с другом, что им заблагорассудится. Андерсон не поздравил жениха, не пожелал счастья невесте. «В его упущении, однако, есть здравый смысл», – думал я, видя, как мало радости свадьба принесла новобрачным. Капитан склонился над откидной доской и занялся формальностями: открыл судовой журнал, поставил под бумагами свое имя, передал журнал больному. Бедному Преттимену пришлось расписываться вверх ногами. Мисс Грэнхем, в отличие от большинства взволнованных невест, начертала свое новое имя – Летиция Преттимен – твердо и уверенно. Я вывел свою подпись. Олдмедоу расписался рядом со мной. Капитан передал документы невесте с таким видом, словно вручил ей квитанцию. Он буркнул что-то жениху, кивнул окружающим и удалился, сжимая судовой журнал, который отныне был украшен не совсем обычной и даже в чем-то комичной записью.

Церемония подошла к концу. Я негромко поздравил мисс Грэнхем и коснулся ледяной руки Преттимена. Мимо его закрытых глаз стекали ручейки пота. Я вспомнил о своей великой идее облегчить положение несчастного, но не успел открыть рот, как почувствовал дружеский толчок в спину. Оказывается, я стоял на пути пробиравшихся вперед Бене и Олдмедоу. Я возмущенно обернулся – непонятно отчего, но мне хотелось затеять ссору. Толпа вливалась внутрь; чтобы отойти от койки, понадобились немалые усилия. Все, чего желали неискушенные в свадебных церемониях гости – так это коснуться руки умирающего. Первый даже попытался ее поцеловать, но был остановлен его слабым вскриком:

– Нет-нет, мой добрый друг! Мы тут все равны!

Я вырвался наружу, мечтая о глотке воздуха, и обнаружил в руке смятый пучок цветов и листьев. Один цветок поразил меня своей необычностью – по-моему, это была орхидея. Я вышел наружу, чтобы выбросить букет, но не смог. Из каюты Преттимена показался Филлипс.

– А, Филлипс! Поставьте вот это в воду. И отнесите в каюту мисс… миссис Преттимен.

Он хотел было возразить, но я прошел к себе, захлопнул дверь, переоделся в робу и сел за откидной столик – сам не знаю зачем. Потом я порылся на полке в поисках книги, полистал, поставил назад и, не раздеваясь, улегся на койку, ничего не делая, ни о чем не думая.

Слова закрутились в голове – странные, будто на незнакомом, иноземном наречии, на китайском или на хинди: «…не думая, не думая, думая, думая, думая…». Я расхохотался в голос: что-то вроде истерики – звук исходил из легких сам собой. Чарльз уверял, что мисс Чамли никогда меня не забудет. И вот мисс Грэнхем – миссис Преттимен – дала мне знак! Кинула букет! Следующая свадьба – моя!

Я лежал на спине. Слезы струились в уши и окропляли подушку.

(9)

Неожиданно я… заснул. Причиной стало редчайшее в нашем мирке явление. Все на корабле живут в окружении разнообразных звуков: бесконечный плеск моря о переборку, скрип корабля, топот, боцманская дудка, грубое проклятие где-то вдалеке, поскрипывание и постукивание такелажа, стоны шпангоутов и довольно частые в это время ссоры и крики – хорошо, если не драки. Так вот: заснуть мне помогла всего-навсего тишина! Возможно, в нашей части корабля людей слишком утомила недавняя свадьба, хотя ручаться не берусь. Чарльз решил дать матросам «оклематься», оставив на вахте только самых необходимых. Остальные, как водится, тут же завалились спать. Я последовал их примеру.

Разбудил меня лязг железа – Девереля заковывали в кандалы! Я подскочил и только тогда понял, что грохот раздавался откуда-то с носа: наверное, Кумбс возился в кузнице. Самое время! Заснул я одетым, так что живо соскочил с койки, натянул сапоги и вылетел на шкафут. Вокруг расстилались лазурные шелка моря; затянутый легкой дымкой солнечный диск напоминал, скорее, луну. Ни ветерка. Бене и капитан дождались-таки мертвого штиля! Я сбегал в каюту за фонарем, зажег его и прикрутил почти до конца. Преодолел несколько трапов – мимо кают-компании старших офицеров, и снова вниз, к кают-компании младших. В первый раз на моей памяти помещение опустело, если не считать дряхлого гардемарина Мартина Дэвиса, который бездумно улыбался из гамака. Я невольно улыбнулся в ответ и двинулся дальше, в самое чрево корабля. Пришлось прибавить свет. Становилось сыро, ноги скользили – хорошо хоть качки не было. Даже вечно танцующие фонари здесь висели неподвижно, и я спокойно пробирался между сложенными по обеим сторонам прохода припасами. Я видел то, что раньше мог только обонять, слышать или осязать: огромная колонна швартовного шпиля, неяркий блеск двадцатифунтовой пушки, одной из тех, что «с дульными пробками, смазанные, закупоренные, в трюм спущенные», а за этими, как сказали бы непосвященные, «железными штуковинами» снова вода и гравий, которым засыпано днище. С обеих сторон высились неровные деревянные стены, у которых громоздились мешки, коробки, ящики всех форм и размеров; над головой что-то болталось – в темноте и тесноте даже и не поймешь, что именно; между стенами тянулся узкий, выложенный досками проход вдоль всего кильсона. Справа виднелась лесенка – вход наверх, в укромное убежище мистера Джонса, которое служило ему и спальней, и гостиной, и даже кабинетом! Не обратив на нее особого внимания, я проследовал дальше, к громадине грот-мачты и помпам…

– Стой! Кто идет?

– Какого черта?

– Боже мой, лорд Тальбот, то бишь мистер Тальбот, сэр! Что вы тут делаете, сэр? Я ведь вас чуть байонетом под дых не ткнул, прошу прощения, сэр.

– Я хочу пройти в носовой отсек трюма.

Сверху послышался какой-то грохот.

– Хочу пройти дальше! – проорал я.