Запах полыни. Повести, рассказы - Саин Муратбеков

Прямо оттуда Узак отправился к председателю колхоза и попросил машину. И вот теперь он едет за Таной и своими пожитками.

«Так что же я скажу отцу?»- уже, наверное, в двадцатый раз спрашивал он себя.

— Приехали! — объявил шофер. — Только уж ты, Узак, не задерживайся. У меня времени в обрез.

Он остался в кабине, зевая во весь рот и поглядывая с любопытством на дом Узака, ждал спектакля.

В дом Узак вошел с бешено бьющимся сердцем.

— Узакжан, где же ты пропадаешь, сынок? А мы-то ждали тебя к обеду, — сказала мать с мягким укором.

Она свернула натеребленную шерсть, видимо собираясь его кормить.

— А где отец? — спросил Узак, заранее обмирая.

— Не знаю. Был только здесь, потом ушел куда-то по делам.

Мать подошла к печи, пощупала чайник.

— Еще не остыл. Умойся тепленькой водичкой, светик мой. Давай-ка я полью. — Она взяла чайник и уже другим тоном крикнула:- Тана! А ну-ка разогрей суп. Да поскорей! Неужто не видишь, что муж твой голодный?!

— Не нужно, мама, я не буду обедать, — заявил Узак. Он добрел до стула, стоявшего у окна, плюхнулся, будто принятое решение отобрало у него последние силы, и, глядя мимо матери, тихо сказал:

— Мама, мы уходим от вас.

Он хотел добавить по привычке «если разрешите», но подумал, что это теперь не имеет значения.

— Как это уходите? Куда? — опешила мать.

Она уставилась на него ошеломленно, потом перевела взгляд на Тану, появившуюся в комнате. Но жена и сама еще не могла сообразить, что к чему. Только почувствовала, что происходит нечто особенно важное в их жизни, побледнела, широко раскрыла глаза.

— Да, мы уходим от вас, — повторил Узак, обретая уверенность, потому что самый высокий барьер остался позади. — В общем, мы переезжаем, мама. Я человек самостоятельный и хочу жить отдельно. У меня своя семья. И вот теперь появился дом. Жаппас предложил нам времянку. — Он повернулся к жене:-Тана, собирайся поскорее. Машина у двора.

— Выпил хотя бы чаю, — предложила растерявшаяся Тана.

— Некогда! Шофер не будет ждать!

Узак шагнул к постели, скатал ее и начал связывать. Он прятал глаза от матери, у него бы не хватило мужества выдержать ее умоляющий взгляд. Он слышал, как она тихо всхлипывает, приговаривая:

— Сыночек, а отец?.. Отец-то… подождал бы отца…

Стараясь подавить в себе жалость, он прикрикнул на жену, которая стояла еще в нерешительности, испуганно поглядывая на свекровь.

— Пошевеливайся, пошевеливайся! Я же сказал: машина ждет! Оделась бы хоть!

Он кликнул шофера, вместе с ним разобрал кровать и отнес по частям на машину. Затем он погрузил постель.

— Кажется, все! — сообщил он шоферу.

— Э, стоило из-за этого гнать машину? Не мог перенести на своем горбу? — беззлобно пошутил шофер.

Вышла наконец-то собравшаяся Тана. Узак посадил ее в кабину, а сам полез в кузов. Шофер завел мотор, машина мелко затряслась, готовая сорваться с места. И тут, словно из-под земли, появился отец Узака. Узак точно окаменел, а шофер выглянул из машины и заглушил мотор.

— Как печка-то в доме Жаппаса? Небось развалилась? — спросил отец.

— Ничего, зажжем примус, — пробормотал Узак.

— Ты там смотри не застуди Танаш, — сказал отец с присущей ему сдержанностью.

Отец совершенно спокоен, точно давно был готов к тому, что сын в один прекрасный день покинет его без всякого предупреждения. Он приблизился к машине, проверил спинку кровати, прочно ли стоит у борта, потом сказал: «подожди-ка», сходил в сарай, принес кусок старой кошмы, положил между бортом и спинкой кровати, чтобы не поцарапать краску.

А что уж творилось у него в душе, сколько горечи отныне осядет на ее дно, этого не знает никто, подумал Узак. Нелегко ему придется. Теперь о нем пойдет молва: дескать, человек, который собственного сына выжил из родного дома. Но отец был гордый. Он отошел, отвернулся, деловито поправил покосившийся кол у забора, словом, сделал вид, будто не происходит ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. И все же сколько ни крепись, а когда начнешь провожать глазами машину, увозящую твоего сына, они тебя выдадут.

Шофер опять запустил мотор, и мать, с приходом отца тоже взявшая себя в руки, не выдержала, заголосила:

— Сыночек!.. Да что же ты мать родную…

Но отец сейчас же остановил ее, только гаркнул:

— Замолчи, старая!

Обычно сероватые, глубоко запавшие глаза отца покраснели, точно два кристалла раскаленной соли, и сердито впились в лицо матери.

Машина тронулась и покатила по улице мимо соседей, которые — и стар и млад — высыпали из дверей, будто увидели свадебное шествие. Они стояли у своих оград, перешептывались и указывали пальцами.

Узаку стало больно и за себя, и особенно за отца. Получилось, что он обесчестил отца, бросил его в грязь. И сам он навсегда покидал отчий дом, где родился и вырос. Было жалко непутевую мать. В общем, получилось так, что почему-то все они четверо — несчастные, неудачливые люди. К горлу подступил горький ком, Узаку хотелось заплакать навзрыд. Стараясь подавить готовые выплеснуться рыдания, он ухватился за борт машины, поднялся и подставил лицо хлесткому ветру, летящему навстречу.

День выдался пасмурный, неприветливый. На дороге еще держалась грязь. Навоз и мусор, всю зиму пролежавшие под снегом, теперь оттаяли и, перегорая, издавали резкий неприятный запах.

Машину подбрасывало на ухабах. От тряски и пронизывающего ветра Узак немного успокоился.

Один за другим мелькали и оставались позади дома с облупившимися, промокшими за зиму и весну стенами, а вот показалась и крытая железом крыша нового дома Жаппаса. Перед ним — покосившаяся развалюха, построенная еще в первый год существования колхоза. Теперь она встречала новоселов грязными стенами с осыпающейся штукатуркой и осевшей крышей, а единственное ее окно смотрело на мир, точно глаз