Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен

6 апреля 1985 г.

Вот что я вам скажу, друзья и соседи: сегодня я пьян. Пьян вусмерть. Ржаное виски. Пошел в «Источник Уоллиса», где начал, потом за час до закрытия заглянул в винный магазин на Центральной улице и купил пинту ржаного виски. Я знал, что собираюсь сделать. Вечером напиться задешево, чтобы утром заплатить втридорога. И теперь он сидит, пьяный ниггер, в публичной библиотеке после закрытия. Передо мной раскрытая книга, по левую руку – бутылка «Олд Кентукки». «Скажи всю правду и посрами дьявола» – как говаривала моя матушка, но она забыла сказать мне что иногда тебе никак не посрамить мистера Раздвоенное Копыто трезвым. Ирландцам это известно, но, разумеется, они белые ниггеры Господа нашего, и, кто знает, может, они на шаг впереди.

Хочу написать о выпивке и дьяволе. Помните «Остров сокровищ»? Старого морского волка в «Адмирале Бенбоу»? «Мы еще им покажем, Джим!» Готов спорить, старый пердун даже в это верил. Насосавшись рому – или ржаного виски – поверишь во что угодно.

Выпивка и дьявол. Хорошо.

Иной раз нравится мне позабавить себя, задаваясь вопросом: сколько мне будет отпущено, если я действительно опубликую что-нибудь из написанного глубокой ночью? Если я действительно вытащу на свет Божий несколько скелетов из шкафа Дерри. У библиотеки есть совет директоров. Одиннадцать человек. Один из них семидесятилетний писатель, которого два года назад хватил удар, и он не способен без посторонней помощи найти свой стул на заседании (иногда можно увидеть, как он достает из волосатых ноздрей больших сухих козлов и аккуратно укладывает в ухо, вероятно, на хранение). Еще один директор – напористая женщина, которая приехала из Нью-Йорка с мужем врачом и не устает произносить длинные, визгливые монологи о провинциальности Дерри, о том, что здесь никто не понимает ЕВРЕЙСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ и как приходится ехать в Бостон за юбкой, если хочешь выйти из дома в чем-то приличном. В последний раз эта худосочная дамочка говорила со мной, не прибегая к услугам посредника, во время рождественской вечеринки совета года полтора назад. Она прилично набралась джином и спросила меня, понимает ли кто в Дерри ПЕРЕЖИВАНИЯ ЧЕРНЫХ. Я тоже выпил немало джина, поэтому ответил: «Миссис Глэдри, евреи, возможно, большая загадка, но ниггеры для всего мира – открытая книга». Она поперхнулась, развернулась так резко, что из-под широкой юбки на мгновение показались трусики (не слишком интересное зрелище, я бы предпочел увидеть на ее месте Кэрол Дэннер), и на том закончился мой последний неформальный разговор с миссис Рут Глэдри. Невелика беда.

Другие директора – потомки лесных баронов. Их поддержка библиотеки – акт наследственного искупления грехов; они насиловали леса, а теперь заботятся о книгах, точно так же, как распутник, достигнув средних лет, может решить, что пора бы и позаботиться о незаконнорожденных детях, которых наплодил в молодости. Их деды и прадеды в прямом смысле этого слова раздвигали ноги лесам к северу от Дерри и Бангора и насиловали этих наряженных в зеленое девственниц топорами и кондаками 119. Они рубили деревья, обрезали ветки и никогда не оглядывались. Они порвали девственную плеву этим великим лесам, когда президентом был Гровер Кливленд 120, и практически завершили свое грязное дело, когда Вудро Вильсона 121 хватил удар. Эти злодеи в кружевных воротниках насиловали великие леса, брюхатили их обрубленными ветками и мусором и превратили Дерри из сонного маленького кораблестроительного городка в бурлящий вертеп, где салуны никогда не закрывались, а проститутки работали ночами напролет. Один из старожилов, Эгберт Тарэгуд – ему сейчас девяносто три – рассказывал мне, как привел тощую, как доска, проститутку в маленькую каморку на Пекарной улице (ее больше не существует; жилой комплекс для среднего класса чинно стоит на том месте, где когда-то ревела Пекарная улица).

«Только спустив в нее, я осознал, что она лежит в луже спермы глубиной в дюйм. И сперма эта уже загустела, превратившись в желе. «Девочка, – говорю я, – разве ты не думаешь о себе?» Она смотрит вниз и отвечает: «Я постелю новую простыню, если ты хочешь повторить. Две вроде бы еще лежат в шкафу, в коридоре. Я знаю, что до девяти или десяти еще соображала, на чем лежу, но к полуночи моя манда так онемела, что могла быть и в Эллсуорте».

Таким был Дерри в первые двадцать или чуть больше лет двадцатого века: процветание, и пьянка, и гулянка. По Пенобскоту и Кендускигу бревна плыли нескончаемым потоком с ледохода в апреле до ледостава в ноябре. В двадцатых бизнес начал хиреть без военных и строительных заказов. Лесные бароны положили деньги в нью-йоркские и бостонские банки, которые пережили биржевой крах, и оставили экономику Дерри жить – или умирать – саму по себе. Они удалились в роскошные особняки на Западном Бродвее, а детей отправили в частные школы Нью-Хэмпшира, Массачусетса и Нью-Йорка. Жили на проценты с капитала и пользовались своими политическими связями.

Так что через семьдесят лет после того, как Эгберт Тарэгуд потратил свой любовный пыл и доллар на проститутку в залитой спермой кровати на Пекарной улице, от их господства остались лишь бескрайние вырубки в округах Пенобскот и Арустук да великолепные викторианские особняки, занимающие два квартала Западного Бродвея… и, разумеется, моя библиотека. Да только я не успел бы и надрочить член (сравнение использую сознательно), как эти добрые люди с Западного Бродвея отняли бы у меня «мою библиотеку», попытайся я опубликовать что-нибудь о «Легионе белой благопристойности», пожаре в «Черном пятне», расстреле банды Брэдли… или историю Клода Эру и «Серебряного доллара».

Так называлась пивная, где в сентябре 1905 года произошло, вероятно, самое странное массовое убийство в истории Америки. В Дерри еще есть несколько старожилов, которые заявляют, что помнят эту историю, но доверяю я, если на то пошло, только Тарэгуду. Ему тогда было восемнадцать.

Сейчас Тарэгуд живет в Доме престарелых Полсона. Зубов у него нет, а французский акцент уроженца долины Сент-Джона столь силен, что понять его, вероятно, может только другой старожил штата Мэн, при условии, если его слова запишут на бумаге по правилам фонетики. Сэнди Айвз, фольклорист из университета Мэна, о котором я упоминал ранее в этих беспорядочных записях, помог мне расшифровать мои аудиозаписи.

Клода Эру Тарэгуд назвал «адын пахой канак, сын шуки, зглуд катого зверил тобе, как кобыл в унном швете».

(Перевод: «Один плохой канак, сын шлюхи, взгляд которого сверлил тебя, как кобылий в лунном свете».)

По словам Тарэгуда, он – и все, кто работал с Эру, – не сомневался в том, что тот хитер, как пес, крадущий кур… отчего его налет с топором на «Серебряный доллар» представляется еще более удивительным. Совершенно не в его характере. До того дня лесорубы Дерри верили, что самое большее, на что способен Эру, так это устроить лесной пожар.

Лето 1905 года выдалось долгим и жарким, так что пожаров в лесах хватало. Самый крупный – потом Эру признался, что устроил его, подсунув горящую свечу под кучу щепок и веток – случился в Больших индейских лесах Хейвена. Тогда сгорело двадцать тысяч акров зрелой древесины, и дым чувствовался на расстоянии тридцати пяти миль, в Дерри, когда запряженные лошадьми вагоны ползли по Подъему-в-милю.

Весной того года какое-то время шли разговоры об организации профсоюза. Этим занимались четверо лесорубов (организовывать было особо некого; рабочие Мэна тогда относились к профсоюзам так же враждебно, как в большинстве своем и сейчас), в том числе и Клод Эру, который, вероятно, представлял себе профсоюзную деятельность как возможность говорить людям умные слова и чаще пьянствовать на Пекарной и Поварской улицах. Эру и трое остальных называли себя «организаторами», лесные бароны полагали их «смутьянами». Во всех лагерях лесорубов, от Тонро до Хейвен-Виллиджа и от Саммер-Плантейшн до Миллинокета, на столовых висели объявления, извещавшие лесорубов, что любой, замеченный в разговорах о создании профсоюза, будет немедленно уволен с работы.