Солнечные стрелы - Джудит Тарр

Послушай, малыш, Айбуран вновь поднял тяжелые веки, когда начнешь петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.

Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть! Он призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.

Нет? Этот возглас был простым и не таил в себе магии. Но его хватило, чтобы qbeqrh на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек отказывается от помощи.

Нет, мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.

Ты утверждал, что любишь меня больше. Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с пониманием. Он улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.

Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным. Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.

Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...

Нет, улыбнулся жрец, не Асаниан. Только Небо, только всемогущее и справедливое Небо... Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя. Улыбка верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало. Он выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух его уже поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей. Он мог уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы попрощаться с тем, кого долгое время пестовал и любил. А тот, кого он любил, едва очнувшись, занимался только собой: пьянствовал, спал, прохлаждался и закапризничал, когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить о сыновнем долге. Стыд жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим магом обеих империй, он поцеловал начинавшую холодеть бровь, пригладил волосы, бороду и сложил на груди покойника руки, потом выпрямился и взглянул на безмолвных жрецов. Одни плакали, другие беззвучно молились, а кто-то молился и плакал одновременно.

Я хочу передать его Солнцу, сказал Эсториан. Если, конечно, вы позволите мне это.

Солнечный лорд не нуждается в чьем-либо позволении, сказал желтоволосый скуластый жрец. Кажется, его звали Шайел. Асанианская кровь схлестнулась в нем с керуварионской и, судя по всему, Керуварион победил. Эсториан улыбнулся, ощутив во рту привкус горечи.

И все же я испрашиваю его у вас.

Считайте, сир, что вы его получили. Он не простил, подумал Эсториан, но чувство справедливости ему все-таки не чуждо. Он установил дыхание, потом медленно простер руки над коченеющим телом. Огонь пульсировал в них, огибая вытянутую на кровати фигуру. Жрецы за его спиной затянули песнь. Это не был прощальный и скорбный плач, это был приветственный гимн богу, нисходящему к смертным. Мощный, сильный, волнующий сердце мотив. Крупная дрожь прошла по его позвоночнику. Он ощутил присутствие бога в себе. Никогда еще он не чувствовал его столь явственно. Бог управлял им, бог раздувал костер. И это было действительно так. Он выбросил себя из себя. Все, чего ты желаешь. Он думал и пел. Все, чего хочешь только ты. Он был источником и истоком, он был пылающей целиной, он был бликом на кончиках копий, он был энергией, сжатой в зерне. Он был солнечным днем, освещающим темные земли. И все они были с ним. Все, а не только те, что кружились вокруг смертного одра в ритуальном танце. Все жрецы обеих огромных стран, все служители храмов, все ученики, свершающие свое Странствие, все охранники Врат, все мелкие маги, прислуживающие лордам, все они объединились в пламени его qhk{. Он стал их сердцем, их средоточием и венцом, он взял тело верховного жреца Эндроса на руки и вознес его над головой, бережно и легко, словно пушинку. Он наполнил останки Айбурана огнем. Мертвец запылал сильно и ярко, словно охапка соломы. Пылающее тело дрогнуло, съежилось и через миг рассыпалось в невесомый прах. Огонь умер. Жрецы расступились. Воцарилась абсолютная тишина. Эсториан взглянул на пустую постель. Она еще хранила очертания Айбурана.

Большой северный медведь, сказал он, великий жрец, непревзойденный маг. Только царь небесный и владычица ночи знают, как я любил тебя! Бог ушел, на сердце тягостно и уныло. Эсториан не помнил, что говорил жрецам, но что-то, видимо, говорил, ибо их лица стали умиротворенными. Маленькая жрица, чем-то похожая на Зиану, плакала, уткнувшись в плечо Шайела. Он пришел в себя только тогда, когда был уже далеко от них, он напряженно всматривался в чью-то испуганную физиономию и слышал звонкий голос, шелестевший возле плеча.

Милорд, вам нужно поесть, со вчерашнего дня у вас не было маковой росинки во рту, вы обязательно должны подкрепиться... Он узнал лорда Шурихана, исполненного глупости и страха; вельможа боялся, что его призовут к ответу за смерть леди Мирейн. Он слушал сбивчивые оправдания лорда, но не воспринимал их, он был озабочен другим. Сила, заключенная в нем, дыбилась и выгибалась, пытаясь освободиться от обременяющей ее плоти, он концентрировал всю свою волю, пытаясь ее унять. Рядом не было никого из тех, кто мог бы заметить эту борьбу и встревожиться, его окружали простые люди, слуги, асаниане, они затащили его куда-то, и он не противился им. Он ел и пил, чтобы отвязаться от них, но больше все-таки пил. Корусан непременно сделал бы по этому поводу замечание. Но оленейца нигде не было видно. Головокружение, раздраженность, тяжесть в ногах он отправился на поиски куда-то запропастившегося мальчишки. Тот стоял там, где ему и положено было стоять, на часах возле императорских покоев. Он взглянул на него с яростью, а возможно, и с- радостью, темной радостью, которая кричала улетающему ввысь духу Айбурана: смотри, он здесь, он мой, он любит меня! Он запихнул его в полумрак спальни, молча сорвал вуаль, плащ, мечи, и все, что мешало, опрокинул мальчишку на пол и вошел в него, словно армия варьянцев в кипевший от возмущения Асаниан. Он не мог бы сказать, что оленеец ему уступил, это бы шло вразрез с натурой мальчишки, Корусан просто позволил своему господину проделать с ним то, чего он и сам в эту минуту желал. Но своеволие его никуда не исчезло. Он был полем, которое само помогало снимать с себя урожай, он был ведомым, направ ляющим действия своего ведущего, он в конце концов вырвался из-под гнета черного короля и оседлал его со всей пылкостью и яростью опытного наездника. Потом, когда они в изнеможении оторвались друг от друга, повалившись на ворох одежд и ковров, Эсториан, тяжело ворочая языком, сказал: