Тролльхеттен - Сергей Болотников

— Опять завод! — удивился Сергеев, — везде он, этот завод!

— Просто там вход, — доверительно сказал ему Трифонов, но наотрез отказался объяснять — куда, только скривился болезненно, да пустил слезу из края глаза.

Внемля младенцу, отправились на завод и целый день прокараулили с рыболовной сетью в руках, которую стащили с лодочной станции, той самой, на которой произошла стычка брата Рамены с бомжом Василием. Видели трех «чумных», один из которых оказался полуубежденным и, завидя ловцов, испуганно повернул назад, к вечеру начали угрюмо переругиваться, потому что волки все не шли. Мартиков стал мечтательно засматриваться на встающую луну, и пришлось его одернуть, а после и вовсе под конвоем отправить домой.

Один раз мимо ворот пронеслись курьеры, сигналя во всю мочь, а потом из ворот выскочили две тени: почти одинаковые, серые в вечерних сумерках, одна чуть меньше другой. Блеснул на свету зеленый диковатый глаз, и тут очнувшиеся от навалившейся в результате долгого ожидания сонливости ловцы накинули сверху сеть.

Волки сопротивлялись, они били лапами, вопили, визжали, как десять разъяренных фурий, клацали клыками и пускали белую пену. Они узнали, что такое свобода, и не собирались так просто от нее отказываться. Более сильный волк сумел почти вырваться и дотянуться до Дивера правой лапой, мазнув двухсантиметровыми черными когтями ему по руке. Севрюк с проклятием отпрянул, прижимая к себе развевающую лохмотьями драной ткани руку. Волк, почуяв волю, рванулся еще раз, тащя за собой сеть и плюющегося ругательствами Степана, но потом Влад с Мельниковым перехватили болтающийся спутанный конец сети и оттащили бунтующее животное назад. Волчица же вовсе погрязла где-то в сплетении веревочных ячеек и только горестно выла оттуда. Спеленатых, как новорожденных младенцев, животных осторожно и с опаской дотащили до улицы Школьной, а от нее непосредственно до заведения, давшего улице название — единственной городской средней школы, которая ныне, как и два частных элитных колледжа в верхнем городе, прекратила свое существование вместе с последним, жаждущим знаний, школяром.

Запыленная и заброшенная спортивная площадка при школе, пугающая по ночам перекособоченными баскетбольными щитами, что в лунном свете неприятно напоминали готовые к работе виселицы, должна была служить полигоном для новоявленных магических испытаний, в которые тайком не верил даже Дивер-Севрюк. Напротив здание школы пялилось на проходящих высокими с намеком на стрельчатость окнами, в которых безошибочно угадывалась ностальгия по готике. Построенное из красного кирпича в начале двадцатого века, оно стоически пережило десяток поколений орущих и буянящих учеников, хотя и приобрело в результате мрачность и строгую угрюмость бывалого и закаленного в годах завуча предпенсионного возраста. Так что семилетние первоклашки, первый раз посещая эту обитель знаний, всегда испытывали понятную робость и моральную подавленность.

Так было. В начале этого лета школа выпустила свой последний старший класс, и первого сентября некому было вновь наполнить опустевшие комнаты, в которых неожиданно, всего за одну ночь, исчезли все до единой парты, некоторые из которых были построены еще в довоенную эпоху. Опустев, дом ссутулился еще больше и окончательно приобрел вид классического «дурного места», так что немногочисленные городские жители предпочитали обходить его стороной. Мест таких, как правило, становилось все больше и больше, так что впору уже было составлять справочник-сопроводитель «по темным и опасным местам города», с обязательным посещением Кладбища, Завода, полной мертвых бомжей лежки и прочих достопримечательностей. Для самых азартных и любящих риск — незабываемая поездка по пустым улицам с вооруженными курьерами! (за дополнительную плату).

Сюда, в облупившийся от времени нарисованный белой краской круг, означающий центр поля и принесли волков. К этому времени окончательно стемнело, но луна спасла положение — крутобокая ночная царица то и дело прорывалась сквозь густые облака и роняла свой серебристый, так завораживающий адептов Лунного культа, свет.

От мешка с волками («волк в мешке», — усмехался Белоспицын) протянулась длинная густая тень, самый край которой робко лизнул покосившееся деревянное ограждение площадки, на котором из года в год упражнялись мастера наскальной живописи. Гротескные, перемежающиеся с неизысканными ругательствами, рисунки в лунном отсвете приобрели вид зловещих кабалистических символов.

— Все! — сказал громко Дивер и взмахнул перебинтованной рукой, — Эти в центре. Кто скомандует на старт?

Через пять минут привели Мартикова. Он плохо себя чувствовал и вяло отталкивал державших его Мельникова и Стрыя.

— В районе Стачникова курьеры подрались. Зрелище — во! Пол улицы собралось — аж человек пять!

Подошел молчаливый и собранный Никита Трифонов, занял позицию в стороне от всех. Оглянулся на школу, в которую ему уже не суждено пойти.

— Все готовы? — спросил Севрюк, — а то смотрите.

— Да, давай уж… — махнул рукой Влад.

Поддерживаемый с двух сторон, Мартиков медленно побрел к сети с волками. Те, почуяв его, утробно и тоскливо завыли, что как нельзя лучше наложилось на общее впечатление от этого пустынного места. На полпути Мартиков уперся, но объединенными усилиями Мельникова, Степана и Дивера его удалось подтолкнуть ближе, после чего последний быстро отскочил, тряся в воздухе поврежденной рукой:

— Когтями не маши! — заорал он.

Но Мартиков его не услышал, или не захотел реагировать, а глаза его стали приобретать подозрительно желтый оттенок. Волки дико забились в своей сети, и сумей они преодолеть земное притяжение своей волей, уже наверняка бы летели отсюда на всех парах.

— Место выбрали правильное. Зрителей лишних не принесет. — Сказал Степан.

Павел Константинович плотоядно клацнул челюстями. Луна глядела ему в глаза — такая же желтая, дикая. Силуэт его еще больше сгорбился, шерсть вроде бы стала гуще. Волки орали так, словно пришел их последний час. Дивер отослал двоих к выходу из спортплощадки — на случай, если на вой кто-нибудь явится.

Потом полуволк сделал шаг вперед и внезапно согнулся, словно его ударили в живот, выдавив при этом невнятный утробный звук. Приходских и Мельников поспешно отошли от него, как будто Павел Константинович стал неуправляемым фугасом, который к тому же вот-вот должен взорваться. Влад нервно притоптывал ногой. Волки замолкли.

В наступившей тишине полуволк звучно вздохнул, и вскинул лицо к луне. Вернее, два лица, как и тогда. Волчья морда была полна дикой необузданной силы, человеческое лицо, напротив, слабо и запуганно. Выглядело это так странно, что даже Трифонов поспешил отступить на пару шагов: а ну как бросится?

Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все происходило беззвучно. Даже волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся.

Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно принюхивался. Впереди были сородичи — такие же серые и мохнатые, тоже, как и он, полюбившие свободу. Зверь дернулся и еще сантиметров на двадцать вышел из своей дергающейся жертвы, в которую он оказался посажен. Тут Мартиков заорал, и скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, только пальцы его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления.

— Помогите! — глухо сказал полуволк и упал на колени.

Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но, судя по всему, он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина-жертвы. Мартиков глухо стонал и раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это все настолько неприятно, что Саня Белоспицын закрыл лицо руками.

Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И видимо проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная, что и предпринять.

— Больно! — звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая у него из плеча тошнотворно качнулась.

Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал и отвернулся.

Зверь снова рванулся и вышел еще на пять сантиметров, вызвав совершенно чудовищные муки у Мартикова, волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял.

— Я так не могу! — внятно вымолвил полуволк, — я так не могу долго, я… — изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков пальцев.

— Да он же помирает! — крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все, судя по всему, боролись с желанием бросить все и бежать прочь.