Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели - Лев Колодный

Было время, когда никто из сочинителей не стучал настойчиво к нему в дверь. Помните полет в Испанию на открытие Колумба осенью 1995 года? Полный самолет друзей детства и юности, земляков, сокурсников и сотрудников. Клерки летели. И в той толпе среди пассажиров — никого из пишущей братии, не считая меня. А ведь тогда уже звучали раскаты грома, летели снаряды в дальнюю цель — Колумба в США, и в цель ближнюю — в Нижних Мневниках. Там землеройные машины выравнивали берег будущего "парка чудес".

Не было тогда у Церетели "информационной поддержки", щита. Поэтому так безнаказанно накинулись на него "современные художники" и критики, выполняя установку владельцев телеканалов и газет, боровшихся с его другом Лужковым. В те политические кампании втянулись по своей и чужой воле писатели, публицисты, сатирики и карикатуристы, фотографы, охотившиеся за ракурсами, где художник и его монументы выглядели монстрами.

"Подгоняемый неумолимым напором времени, он понастроил на Москве немало отвратительных чудовищ. Сначала бронзовый бестиарий у священной кремлевской стены, потом нарезанного ломтиками, да еще пронзенного рогатиной змееныша на Наполеоновой горе, потом ключевой элемент всей конструкции — кошмарного истукана, над съежившейся Москвой-рекой". Это цитата из "Сказки для идиотов" модного сейчас писателя Акунина. Ясно, кого он имеет в виду в образах «бестиария», "змееныша" и "кошмарного истукана", не зная, в какой последовательности появились они на свет.

На самом деле все произошло не так, как повествуют нам эти «Сказки». Сначала вылупился «змееныш» на Поклонной горе, потом обозначился «бестиарий» на Манежной площади, а еще через год поднялся вровень с Храмом Христа "кошмарный истукан".

Повторяются поныне прежние измышления, вроде "головы Петра, приставленной к телу Колумба", или "пристрастия к лепке черепов вождей". Подобные выпады не раз давали право обратиться в суд. Десятки раз Юрий Лужков судился и всегда выигрывал процессы по защите чести и достоинства. По меньшей мере, раз десять мог бы воспользоваться таким правом и его друг. Но не хотел выступать в роли истца, заниматься судебной волокитой, оправдываться, поэтому безнаказанные выдумщики сочиняли все, что им заблагорассудится.

В самые трудные дни, когда начались демонстрации у памятников, появился памфлет, где утверждалось, что Церетели собирается установить монумент, "посвященный 240-летию со дня основания Севастополя, 145-летию со дня обороны города российской армией и 55-летию со дня героической четырехнедельной обороны города-крепости против превосходящих сил немецко-фашистской армии".

Как видим, издевались не только над Церетели, унижали и высмеивали Юрия Лужкова. Чем только мог, строительством новых домов для моряков, устройством школ, учебниками на русском языке — он помогал русским в Крыму, Севастополю и Черноморскому флоту, оказавшимся в осаде после известного разрыва между Россией и Украиной. Эти акции раздражали Кремль времен Ельцина и Березовского. Ради красного словца не щадили родного отца, глумились над памятью защитников города в дни минувших войн, лишь бы принизить мэра Москвы.

"А потом голоса сообщили мне, что Зураб Церетели проектирует очередной монумент в городе. Не успеешь оглянуться, а на Поклонной горе уже раскинулся Парк Победы. Только успеешь попривыкнуть к кровоточащим фонтанам, и тут тебе, на Манежной площади понаделали лубочных изваяний, как в народе говорят, построили "ограду зверинца".

Раньше от всяких безумных голосов отмахивался, старался не обращать на них внимание. Но после того, как на Москве-реке сел на мель Петр Великий со штурвалом в позе Колумба и с предательски торчащей мачтой, с авиа-огнями далеко в небе, я решил: а вдруг не бред это, а пророчество". Упражнялся в сатире таким не лучшим образом внук известного профессора Московского университета, вращавшийся в среде интеллектуалов и политиков.

Не он один, все, кто брался сочинять пасквили, памфлеты, фельетоны, не утруждал себя проверкой фактов, не заглядывал в энциклопедии, чтобы узнать самое простое — когда и где родился, учился, проявил себя Церетели, прежде чем вышел на простор Москвы. Заглядывали на экраны "всемирной паутины", заполненной клеветой. Там поныне рядом с опровержениями, опубликованными по решению суда, можно почерпнуть информацию о позабытом "медном деле" и "землях в Испании", прочесть мифы, сочиненные известными публицистами и неведомыми авторами, не подписывающими свои выдумки. Вот только одна из них.

"В середине 1960-х годов Зураб Церетели, а вернее его жена Иннеса, происходящая из знатного княжеского рода, получает в наследство во Франции: денежную сумму и два дома в Марселе и Париже. Чтобы не обострять отношений с советским правительством, Церетели дарит властям один из домов. Взамен ему предоставляется возможность распоряжаться полученным состоянием на родине — в Грузии, где в это время оживляется мелкое, частное предпринимательство".

Здесь все — ложь. Из вызова, приведенного выше, мы знаем, что французские родственники Иннесы владели "собственным павильоном" не в Марселе и не в Париже. Посылки, о которых поминала покойная Иннеса, позволяли приодеться молодым в импортные вещи, не более того. Эти посылки в больном воображении завистников превратились в два дома. Даже если бы грузинские родственники получили солидное наследство, ни на какую сделку с ними советское правительство не пошло бы. Оно бы забрало в свои мозолистые руки оба дома, нашло бы способ заставить наследников отказаться от недвижимости и денег. Не такое то было правительство, чтобы дать гражданам распоряжаться валютой.

Зачем художнику "ожившее мелкое, частное предпринимательство на родине", если он с утра до ночи занимался высоко оплачиваемыми государственными заказами, украшал громадные комплексы, работал подолгу за границей. Так, монтаж «Прометея» и «Подсолнухов» в США длился около полугода.

Из подобных блоков недостоверной информации строились изоляторы, куда пытались засадить Церетели, связав его имя с криминалом. Год за годом запускались в эфир и в печать и "медное дело", и "земельные участки в Испании, и "алмазное дело"…

Интересно наблюдать, как рассеивается туман и глазам дезинформированных граждан открывается истинная красота. Поклонная гора и Манежная площадь заполнились толпами людей, разобравшихся, что к чему. Меняется тон и содержание сообщений СМИ. Журналистка, по неведению написавшая о "голове Петра, приставленной к телу Колумба", сегодня называет Церетели "главным скульптором Москвы". Некогда третируемый художник, которого якобы никто не знал в Америке, чуть ли не умевший рисовать, вдруг предстал монументалистом с мировым именем. И яркой личностью. Где бы ни появлялся он, будьто на приеме или вернисаже, заседании или обсуждении конкурсных проектов памятника Михаилу Булгакову, его фигура невольно обращает на себя внимание. И вдохновляет недавних недоброжелателей написать такой вот словесный портрет, увиденный во время бурного обсуждения в стенах академии:

"Словом, ад. И было видение в аду. Посредине этого бурного человеческого моря появился необыкновенно широкоплечий невысокий человек. От него исходила необыкновенная энергия. Модный пиджак был натянут на мятую и запачканную краской потную майку — видно было, что он прямо от мольберта. Он оглянул зал с восточным покоем и всепониманием в глазах. Кто-то затих, понимая, что его сейчас зарежут. Человек широко улыбнулся, и у зала отлегло. Потом он сказал что-то неразборчивое и склонил голову. Тут особо прозорливые увидели, что в его огромной руке прячется крошечная телефонная трубка, и вся его мимика, собственно, не имеет к залу никакого отношения. Не переставая говорить по телефону, он прошел по залу, поздоровался за руку с сыном скульптора № 07777621 и ласково ущипнул № 0333441.(Проекты выставлялись под номерами. — Л. К.) И вышел через парадную дверь.

Это был Церетели".

К тому дню, как появился этот портрет, Москва увидела с большим опозданием персональную выставку в Новом Манеже. В числе первых побывал на ней и автор приведенного выше пассажа, редактор журнала современной архитектуры, профессиональный искусствовед. Придя на выставку после вернисажа, он увидел «мастера», сидящего за столом в окружении академиков. Они читали газеты и после знакомства с очередной статьей передавали их президенту. Тот ничуть не расстраивался, читал одну за другой критику, где, по словам наблюдателя, ни одно из гордящихся либерализмом изданий не пропустило случая доложить читателям "как плох Церетели", что того самого ничуть не огорчало, даже веселило. Этот наблюдатель, назову его имя, Григорий Ревзин.

Осмотрев выставку после скандала вокруг Петра, когда ваятелю не оставляли права называться художником, клеймили за подражание "французской школе", он сочинил отчет. В сущности, это, на мой взгляд, краткая монография, написанная ярко, в отличие от правильных и скучных, которые предваряют репродукции альбомов "Зураб Церетели". За словами, что удачливого скульптора наконец-то можно похвалить как живописца, следует такое признание: