Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Неудовлетворенные женщины находят утешение в сплетнях, слезах, туманных грезах епископальной церкви или в новых религиозных течениях. Кэрол не пряталась от действительности ни в одном из этих убежищ, но из гибкой и жизнерадостной она усилиями Гофер-Прери стала боязливой. Даже ее бегство было вызвано лишь кратковременной храбростью отчаяния. В Вашингтоне она не столько познакомилась с конторским делом и организацией рабочих союзов, сколько накопила новый запас смелости и того мягко-презрительного отношения к жизни, которое называется уравновешенностью. Когда она прикоснулась к проблемам, захватывающим в свой круг миллионы людей и десятки народов, Главная улица сократилась в ее представлении до своих действительных ничтожных размеров. Никогда больше ее не будет так подавлять та сила, которой она сама наделила всех Вайд, Блоссеров и вдов Богарт.

Служба и общение с женщинами, которые в больших враждебных городах создавали суфражистские организации или защищали политических заключенных, в некоторой мере научили ее отделять личное от принципиального. Она поняла, что была так же эгоцентрична, как Мод Дайер.

Почему, спрашивала себя Кэрол, восставала она против отдельных лиц? Ведь враги не отдельные люди, а установления, которые наделяют своими недостатками всех, кто им верно служит. Они утверждают свою тиранию, пользуясь всевозможными обличьями и высокими словами, такими, как «благовоспитанное общество», «семья», «церковь», «здоровая коммерция», «партия», «родина», «превосходство белой расы». Как убедилась Кэрол, единственная защита против них — беззлобный смех.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Кэрол прожила в Вашингтоне год и устала от своего бюро. Работа там была сносная, гораздо лучше домашней, но слишком прозаичная.

Она сидела одна за маленьким круглым столиком на балконе кондитерской Раушера и пила чай с коричным печеньем. Шумно влетели четыре молодые девушки. За минуту до этого Кэрол чувствовала себя молодой и веселой и была довольна своим черным с зеленой отделкой костюмом. Но, глядя на этих совсем еще юных, тонконогих девушек, на их нежные шеи, видя, с каким изящным равнодушием они держат папироски, рассказывают «альковные» анекдоты и говорят, что «надо бы прокатиться в Нью-Йорк посмотреть что-нибудь стоящее», она почувствовала, что сама она стара, провинциальна и неинтересна. Ей захотелось уйти от этих блестящих, но холодных детей в мир более простой и отзывчивый. Когда же они выпорхнули и одна из них что-то приказала шоферу, на балконе остался не мятежный философ, а поблекшая правительственная служащая из Гофер-Прери, штат Миннесота.

В унынии побрела Кэрол по Коннектикут-авеню. Вдруг она остановилась, и сердце ее замерло. Навстречу ей шли Гарри и Хуанита Хэйдок. Она бросилась к ним, расцеловала Хуаниту, а Гарри в это время объяснял:

— Собственно, мы не собирались в Вашингтон. Мне нужно было в Нью-Йорк — сделать кое-какие покупки. У нас даже не было вашего адреса. Приехали утром и вот все ломали себе голову, как вас разыскать.

Она была искренне огорчена, узнав, что они уезжают в тот же вечер часов в девять, и не отставала от них почти все время. Она свезла их обедать к Сент-Марку. Облокотившись на стол и подавшись вперед, она с волнением слушала о том, что «у Сая Богарта была инфлуэнца, но, конечно, у него хватило подлости остаться в живых».

— Уил писал мне, что мистер Блоссер уехал. Как у него шли дела?

— Великолепно! Великолепно! Большая потеря для города. Настоящий общественный деятель, что и говорить!

Кэрол вдруг обнаружила, что мистер Блоссер ей совершенно безразличен, и сочувственно спросила:

— А вы будете продолжать кампанию за процветание?

Гарри замялся:

— Ну, мы пока приостановили ее. Так уж… но, конечно… Скажите, доктор писал вам, как удачно мистер Гауджерлинг поохотился в Техасе на уток?

Когда новости были исчерпаны и восторги начали остывать, Кэрол огляделась, с гордостью указала гостям на какого-то сенатора и объяснила, как замечательно устроен зимний сад. Ей показалось, что господин в смокинге и с нафабренными усами презрительно оглядел сидевший слишком в обтяжку светло-коричневый костюм Гарри и шоколадное платье Хуаниты, чуть-чуть выцветшее вдоль швов. Она ответила сердитым взглядом, защищая своих и бросая вызов миру, который смеет не уважать их.

А потом она махала им рукой, потеряв их из виду на длинном перроне. Она постояла, читая список станций: Гаррисбург, Питсбург, Чикаго. А что там, за Чикаго?.. Она видела озера и сжатые поля, слышала стрекотание насекомых и скрип шарабана, и ее приветствовал голос Сэма Кларка: «А-а, как поживаете, хозяюшка?»

В Вашингтоне не было никого, кто принимал бы ее грехи так же близко к сердцу, как Сэм.

Зато вечером у них в гостях был человек, только что приехавший из Финляндии.

Кэрол сидела с капитаном на крыше ресторана Поухатен. Неподалеку, за другим столиком, кто-то громко заказывал прохладительное для двух кудрявых девиц. Могучая спина этого человека показалась Кэрол знакомой.

— О, я, кажется, знаю, кто это! — шепотом сказала она.

— Кто? Вон там? Да это Брэзнаган, Перси Брэзнаган!

— Да, да. Вы знакомы с ним? Что он за человек?

— Добродушный простак. Мне он даже нравится. Думаю, что там, где дело идет о торговле автомобилями, ему нет равных. Но в отделе авиации от него житья нет. Из кожи вон лезет, чтоб быть полезным, а сам ничего не понимает — ну, ровно ничего!.. Довольно трогательная фигура: богач, который во все суется и хочет всем помочь. Вы хотели бы поговорить с ним?

— Нет, нет! Я только так…

Кэрол сидела в кинотеатре. Шел широко рекламируемый фильм, глубокомысленнее творение, смесь из болтливых парикмахеров, дешевых духов, салонов с красной плюшевой мебелью в подозрительных переулках и самодовольных толстых женщин, жующих резинку. Считалось, что в фильме показана жизнь богемы. Главный герой написал портрет, который оказался шедевром. Кроме того, в дыму трубки ему являлись видения. Он был беден, честен, благороден и носил кудрявую шевелюру, а его шедевр удивительно смахивал на увеличенную фотографию.

Кэрол собралась было уходить.

На экране в роли композитора появился актер по имени Эрик Вейлор.

Она вздрогнула, она не поверила своим глазам, сердце у нее защемило: прямо на нее смотрел Эрик Вальборг, в берете и бархатной куртке.

У него была бледная роль, которую он провел не хорошо и не плохо. Она подумала: «Ведь я могла так много из него сделать!..» — и не докончила мысли.

Придя домой, она перечла письма Кенникота. Они были несколько сухи, без подробностей, но из них выступала личность, несравнимая с этим томным молодым человеком в бархатной куртке, который играл на немом рояле в комнате с холщовыми стенами.

Первый раз Кенникот навестил ее в ноябре, через тринадцать месяцев после ее приезда в Вашингтон. Когда он сообщил, что собирается приехать, она вовсе не была уверена, что хочет его видеть. И только обрадовалась, что он не спрашивал ее мнения.

Она взяла на два дня отпуск.

Она смотрела, как Кенникот шел по перрону — солидный, уверенный в себе, с тяжелым чемоданом в руке, — и почувствовала какую-то робость. Он был такой огромный! Они нерешительно поцеловались и одновременно воскликнули:

— Ты отлично выглядишь! Как маленький?

— Ты выглядишь прекрасно, дорогой! Как идут дела?

Потом он пробурчал:

— Я не хочу мешать каким-нибудь твоим планам, навязывая себя твоим знакомым и все такое, но если у тебя есть время, я хотел бы покататься по Вашингтону, побывать в ресторанах и театрах и не думать пока о своей работе.

Сидя с ним в такси, Кэрол заметила, что на нем мягкий серый костюм, мягкая легкая шляпа и кокетливо завязанный галстук.

— Нравятся мои обновки? Купил все это в Чикаго.

Мне казалось, что это в твоем вкусе.

Они провели полчаса в ее квартире с Хью. Кэрол разволновалась, но Кенникот не выказал желания поцеловать ее вторично.

Когда он расхаживал по ее маленьким комнатам, она заметила, что его новые желтые ботинки начищены до медного блеска. На подбородке у него виднелся свежий порез. Очевидно, он брился в поезде, перед самым Вашингтоном.

Они пошли в Капитолий, и ей было приятно, что она занимает какое-то положение, знает здесь многих людей; приятно было объяснить Кенникоту (он спросил, а она немедленно ответила наугад), какова высота купола; приятно было показать ему сенатора Лафоллета и вице-президента, а потом с видом завсегдатая повести гостя по подземному ходу в ресторан сената.

Она заметила, что Кенникот еще немного полысел. Его пробор на левую сторону, такой знакомый, почему — то взволновал ее. Она взглянула на его руки, и то, что ногти у него были так же неаккуратно подстрижены, как всегда, тронуло ее еще больше, чем начищенные ради нее башмаки.