Мурманский сундук - Юрий Любопытнов

— Стекло мутное, потому что перекаливаешь в печи, — объяснил ему Ермил. — Все быстро работают, и стекло срабатывают быстро. А ты «редьку» не срабатываешь и за полчаса — вот стекло и мутнеет.

Через неделю Саша уже мог прогнать метровую жилку, и работа ему стала нравиться. Приходил мастер, смотрел, спрашивал Фунтикова о делах и остро бодал глазами Лыткарина:

— Идёт у тебя дело, сынок. Хорошо идёт.

7.

Неожиданно похолодало. Небо понизло, по нему неслись свинцово-серые облака. Ветер рвал их, и густые космы смешивались, принимая причудливые очертания. С наступлением холодов работать в штамповке стало легче — не ощущалось изнуряющей жары.

Бригада Фунтикова работала в вечернюю смену. По общему мнению, вечерняя смена была самая хорошая: никто штамповщиков не отбивал от дела, никуда не посылали, не вызывали, и работалось легко. Самая тяжелая была смена ночная, под утро нестерпимо хотелось спать, казалось, что вентилятор совсем не подает воздуха, а печь горела нестерпимо жарко, и жгло пламенем руки и плечи.

Сегодня на улице моросило, и в проводах завывал ветер. Вверху в ходах калориферного отопления шуршало и ползало, и казалось, что в стенах копошатся сотни живых существ. В окна светил уличный фонарь и было видно в его жёлтом сиянии, что идёт мелкий-мелкий дождь. С абажура фонаря капало, и столб был чёрный от пропитавшей его воды.

— Ну и погодка, — шептал Коля Мячик. — Домой мне, видно, не придется идти.

— А ты прихвати ещё ночную, — с серьезным видом проговорил Мишка. — Чем спать на полу, лучше работать. Денег заработаешь! — Он присвистнул.

Мячик глубоко вздохнул, но отвечать Никонорову не стал.

В цехе вышло всё стекло, и работать становилось нечем. Машина с флаконным боем, которую Колосов ждал с завода «Красный факел», не пришла, и назревал простой. Задержавшийся из-за этого мастер и теперь не шедший домой, заложив руки за спину, ходил по коридору, ерошил свой ёжик, думая, что предпринять — штамповщики выбирали из ящиков последнее стекло.

— Где ж ваша обещанная машина? — спрашивал Никоноров Колосова. — Опять простоим. У меня на одну облепку стекла осталось…

Он нарочито гремел пустым ящиком:

— Вы работодатели и должны обеспечить нас работой.

— А шут её знает, где машина, — отзывался Колосов. Настроение у него было упадническое и это отражалось в голосе. — Я сегодня несколько раз звонил. Да разве в такую глушь дозвонишься! Эти снабженческие вопросы у меня вот где сидят. — Он стукал ребром ладони по шее.

Он продолжал размеренно ходить по коридору, заложив руки за спину, серые глаза смотрели в пол. На штамповщиков не покрикивал, потому что знал — в случившимся они не виноваты.

Фунтиков дорабатывал стекло, когда в штамповку вошёл мастер. На порожке печурки лежало два или три крупных осколка. Фунтиков оглядел скуластое каменное лицо Колосова и спросил:

— Что ты маячишь, Пётр Алексеевич? Шёл бы домой… Или посидел бы…

— Посидел! Посидишь тут! Будто не знаешь? Опять простой. Плана не вытянем.

Фунтиков вытер вспотевшее лицо.

— Почему не вытянем? Вытянем, Пётр Алексеевич! С лихвой вытянем. Ребята по сто пятьдесят процентов гонят.

Колосов придвинулся к бригадиру. Встал перед ним, широко расставив ноги:

— Тебе легко говорить, — голос его напрягся. — А тут…

— Рабочему классу всегда легче, — усмехнулся Фунтиков. — Вкалывай и всё. У него ничего нету, кроме своих цепей.

— Конечно. Вы работаете и работаете, а начальство должно крутить мозгами, чтобы план вытянуть.

— Например, приписками заниматься…

— Это я что ли приписываю? — Колосов достал носовой платок, громко высморкался и сумрачно уставился на бригадира.

— Не знаю, не проверял, — ответил Фунтиков. — Я тебе про другое хотел сказать. — Он вскинул хитрые глаза на мастера.

Тот понял взгляд.

— Говори, что придумал.

— Ничего я не придумал. Остатки стекла есть у нас в сарае, у реки. Не помнишь, нам его завезли с год назад. Хорошее было стекло, но мало. Потом привезли другое, с «Красного факела». Мы его тоже сыпанули туда, а не работали — плохо шло оно. Надо просто верхнее стекло не брать, а что под ним — то наше. Оно зеленоватое, толстое. Его не много, но дня на три хватит. А там смотришь…

Колосов хлопнул себя рукой по лбу.

— Вот старый дурак! Как же я сам не догадался? — Лицо его оживилось, казалось, и ёжик выпрямился.

Он окликнул Казанкина и Лыткарина.

— Сынки, — сказал он им. — Вот вам боевое задание! Сходите в нижний сарай. Разгребите стекло, что лежит наверху, и наберите под ним хорошего. Его легко узнать — большие, толстые зеленоватые куски. Принесите бака два. Нам хватит доработать смену. А завтра нового привезут. Я выколочу.

— Вот всегда так, Пётр Алексеевч, — откликнулся Васька, вытирая чумазое лицо рукавом рубахи. — Как работа погрязнее, потяжелее, так сынки идите. Как полегче — старички. А если что не так — за ухо. Никакой справедливости нет.

— Опять выступаешь? — воззрился на него мастер и строго посмотрел на Фунтикова, как бы говоря, — заступаешься за него, а смотри, какие они, молодые…

Фунтиков невозмутимо встретил взгляд начальства и поторопил ребят:

— Вы пошустрей, соколы!

В такую скверную погоду выходить на улицу не было охоты, но надо было, и Васька с Сашей, доработав на жигалах стекло, вздохнули и стали собираться.

Лыткарин надел старый кашемировый прорезиненный плащ, а Новоиерусалимский натянул стёганую куртку, которая если и согревала, то от дождя не могла спасти. В кладовке они взяли два бачка с дужками, нашли толстую проволоку, обмотали конец ветошью, намочили в мазуте и, освещая дорогу самодельным факелом, вышли из штамповки.

Было темно. Дождь хлестал не переставая. Был он не сильный, но начался давно, и всё на улице оскользло. С деревьев и крыш капало. Прямой дороги к сараю не было, и ребятам пришлось идти закоулками, мимо каменного красного собора, где не светило ни одного фонаря.

— Ты в Африке не был? — спросил Васька приятеля, хотя знал, что тот вряд ли и во сне бывал, но спросил, лишь бы просто спросить, потому что без разговора обстановка казалась очень гнетущей.

— Нет, а что? — в свою очередь задал вопрос Лыткарин.

— Говорят, там ночи такие же тёмные, как у нас сейчас. Слыхал про эфиопские ночи?

— Я слыхал и про египетские.

— А Египет тоже в Африке.

— А-а, — хотел что-то ответить Лыткарин, но поскользнулся.

Загремели бачки. Качнулся факел. Васька схватил приятеля за руку и не дал упасть.

Они выбрались на каменистое место. Это было основание старой крепостной стены, разобранной в тридцатые и сороковые годы на нужды окрестных жителей. Здесь было суше. Ребята остановились передохнуть.

— А ты не видел под колонной у входа в штамповку вмурованную в фундамент доску? — спросил Саша приятеля.

— Нет. А что есть такая доска?

— Есть. Мы её затёрли мелом и прочитали.

— И что там написано?

— А то, что под церковью находится усыпальница. На доске написано, что похоронен какой-то архиерей Алексий. Похоронили его за год до рождения Пушкина. Во, какой старый!

— Не видал я, — протянул заинтересованный сообщением Васька. — А туда вниз можно пробраться?

— Там всё наглухо заделано.

Спотыкаясь и поминая мастера и нехватку стекла, они спустились с осклизлого откоса, и подошли к сараю. Он стоял накренясь на бок, к реке, и шершавые дощатые стены были мокрыми. Медленные, тягучие капли падали с вётел и гулко стучали по железной крыше. Река не шумела. Только слышалось монотонное шелестенье дождя по воде, и лопались пузырьки воздуха: «пав-пав-пуа», «пав-пав-пуа».

Васька дёрнул покосившуюся дверь. Она открылась, скрипнув заржавевшими петлями.

— Скрипит, аж мурашки по телу, — проговорил Саша.

— Она и не прикрыта как следует, — пробормотал Васька.

— Отошла, наверно. Брать-то в сарае нечего — одно стекло, а кому стекляшки битые нужны…

— Дай факел? — попросил Казанкин и взял у Лыткарина чадившую тряпку.

Он просунул голову в щель между дверью и косяком.

— Вроде никого нету.

— А ты что — трусишь?

— Я-а? Чего мне трусить! Просто так, проверяю.

Он шагнул в сарай и сразу остановился, так неожиданно, что напарник ткнулся лицом в его спину.

— Ты чего? — спросил Лыткарин приятеля.

— Показалось.

— Чего показалось? Сам же сказал, что в сарае никого нет.

— А ты ничего не слыхал?

— А чего слышать?

— Стекло вроде осыпалось…

— Входи! Кто здесь будет в худой хибаре ночь проводить.

Они вошли и взобрались на большую кучу стекла в середине сарая.

— Здесь год его прособираешь, — проворчал Васька, опускаясь на колени и рассматривая рассыпанное под ногами стекло.