Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко

Я выкраиваю время и готовлюсь: привожу в порядок свой дворец, закупаю продукты. Накануне праздника в группе тоже полно всяких мероприятий: политзанятия, строевые смотры, приборки. При внезапной проверке в каптерке «находятся» полтора десятка поллитровок, наполненных отнюдь не лимонадом. Хозяев, как водится, – нет. Бутылки перед строем, торжественно, под общие вздохи сожаления, опорожняются на землю. Алкоголь – наш враг № 1. Со всеми потенциальными «алканавтами» проведены душеспасительные беседы. На весь период праздников назначаются дежурные сверхсрочники, да и самому придется не раз заглянуть в кубрик. Конечно, держать полсотни молодых ребят взаперти нельзя. Большинство свободных от вахты могут получить увольнение с единственным условием: записать адрес места нахождения. Конечно, в пределах Котово: я не могу увольнять в Москву, Питер или Новгород.

Эмма с Мещеряковыми приезжает вечером 6-го ноября. Устраиваемся, ночуем. Праздничный обед назначаем на 12 часов 7-го ноября – 41 годовщину Великой и т. д. Сейчас нам телеящик объясняет, что это был мятежный переворот, сделанный к тому же на немецкие деньги. Для нас же это был великий и настоящий праздник, годовщина события, которое повернуло огромную страну на другую, более успешную дорогу…

Женщины – Эмма, Люда Мещерякова и Люся Корзюкова – приготовили прекрасный стол. Усаживаемся, шутим, смеемся. Мы – молоды и счастливы. Я, правда, чувствую за спиной полсотни «гавриков», поэтому в сторонке вешаю китель со свежим подворотничком.

– Да что ты переживаешь, – говорит Лева, – еще рановато для матросской пьянки: они начинают попозже!

Лева не постучал по дереву. Не успели мы поднять рюмку, как зазвонил телефон. Дежурный по городку сообщил, что в завязавшейся драке между солдатами и матросами, мой матрос ножом тяжело ранил четырех солдат-строителей.

За несколько минут я добежал к месту происшествия, оно рядом с кубриком. Взвод охраны, поднятый «в ружье» уже прекратил драку – все было на виду. Раненные солдаты доставлены в санчасть. Все ножевые ранения – в нижнюю часть живота. У троих солдат ранения сравнительно легкие, – с ними попытается справиться местный врач. Один солдат ранен серьезно, поэтому его надо транспортировать в Окуловку, а возможно – в Новгород.

Главный «убивец» уже доставлен на гауптвахту. Захожу в камеру. Это мой электрик матрос Борис Дементьев, до этого случая – дисциплинированный, спокойный и исполнительный. Да и сейчас он не производит впечатления пьяного. Вот только глаза у него какие-то мутные, бегающие. Он явно не понимает, что происходит. Вопросов будто не слышит, что-то бормочет…

Старшина, начальник гауптвахты, показывает мне нож, которым орудовал Дементьев.

– Это же мой нож! – узнаю я. – Пропал нож: теперь он вещественное доказательство…

Старшина соглашается. Этот перочинный с длинным лезвием нож я выпросил у тещи: он был очень удобен в командировках. Накануне Дементьев попросил его у меня на время. Сказал, что он потерял свой монтерский, а сейчас надо было разделать кабель…

Только часа через четыре всяких разбирательств и мероприятий возвращаюсь к своим гостям, голодный как волк. Гости уже тепленькие. Гена в полный голос поет душещипательную, даже можно сказать – «душераздирающую» песню:

…………………………………………

Он ей сказал: «О, вверх взгляните, леди,

Там в облаках бушует (!) альбатрос!

Моя любовь вас приведет к победе (?),

Хоть вы знатны, а я простой матрос.

Припев подхватывают все «свободные от вахты» так, что в скромной квартире создается полная иллюзия воспеваемого штормового безобразия на Черном море:

А море Черное ревело и стонало,

На скалы с грохотом катил за валом вал.

Как будто море чьей-то жертвы ожидало.

Стальной гигант кренился и стонал.

Знатная леди дала простому матросу … полный отлуп. И в этих экстремальных природных условиях простой матрос вынужден произвести со знатной леди действо, аналогичное хулиганскому поступку Стеньки Разина с персидской княжной. Жуткая, но вполне морская история: не в речку же какую-то бросил, а непосредственно в Черное море:

… и бросил леди он в бушующий простор!

Озабоченная Люся ходит следом за певцом и просит:

– Геночка, ну, не пей больше! Лучше – пой!

– Ты, Люся, дуй своей дорогой, а я – своей!

– Эммочка, ну скажи Гене, чтобы не пил больше: он тебя уважает. Ему нельзя пить: у него грыжа. Геночка, покажи Эмме грыжу!

Геночка вертит пальцем у виска и запевает очередной куплет… У него с Люсей размолвка по поводу будущего, незапланированного Геной, ребенка…

Вставка из будущего. Боже, сколько же лет прошло с тех, молодых, времен… Люси уже нет. Гена, капитан первого ранга в отставке, работает слесарем. Его ребенок давным-давно вырос, в звании кап-3 уволен из армии. Требовал разделить родительскую квартиру, добытую десятилетиями монтажной службы. Может быть, и это укоротило век Люси. При воспоминаниях о жене на глазах Гены появляются слезы…

Следующие недели проходят во всевозможных разбирательствах, докладах, прибытиях и убытиях комиссий и просто высоких начальников. Узнав, что в руках у преступника был мой нож, Пржеборо настойчиво, на всех уровнях, пытается доказать, что это именно я, кровожадный старший лейтенант, вложил в руки бандита нож и послал «на дело». («Пржебору» эту скоро выгонят в отставку: думаю, на моем примере все увидели, как он агрессивно глуп).

Приезжает и новый замполит нашей части полковник Пилюта Сергей Степанович и еще какое-то строевое начальство из УМР. Меня обвиняют в низкой требовательности, из-за чего и пошатнулась дисциплина личного состава. Смотрят журнал взысканий. За пару месяцев я объявил взысканий, в том числе – гауптвахты, в несколько раз больше, чем за предыдущие четыре года службы…

«Помощь Вам будет оказана в приказе» – старинный, но вечно юный исход всех разбирательств по воинской дисциплине. По моему ЧП следует приказ по УМР, в котором мне объявляется самое большое взыскание для офицера: «предупреждение о неполном служебном соответствии». Конечно, это несколько лучше, чем, например, – «полное служебное несоответствие»… В причинах сурового взыскания фигурировало также загадочное для многих «нетактичное поведение с руководством». Это уже был крупный «намек» на Пржеборо и Андрющенко. Хорошо, хоть Циглер не жаловался…