Пламя Яхве. Сексуальность в Библии - Ричард Дэвидсон

Отец детально (Притч 1–9) предостерегает сына от уловок «чужой женщины» (iššâ zārâ), показывая, как ее повадки внешне напоминают пути Госпожи Премудрости. Описывая распутницу и Премудрость схожими фразами, отец дает понять: «Величайший соблазн кроется в том, что глупцов зазывают теми же словами, какими людей зовут на путь добра».[1937] Ведь iššâ zārâ поджидает на улицах и площадях (7:11–12) – но и Премудрость громко взывает на улицах и площадях (1:20–21). Соблазнительница говорит: «Приходи!» – но таково и слово Премудрости (7:18; ср. 9:5). Обе зовут юношу к себе в дом (7:15–20; 9:4) на пир (9:17; 9:5). Более того, обе влекут одной и той же фразой: «Кто глуп, обратись сюда!» (9:16; 9:4). Обе называют свой путь nm, «приятным» (9:17; 3:17). Обе хотят быть hb, «любимыми» (7:18; 4:6) и ḥbq, «обнимаемыми» (5:20; 4:8).

Распутная женщина говорит с наивным юношей, словно настоящая возлюбленная со своим возлюбленным, или словно жена с мужем. Она уверяет, что искала его и нашла (7:15); что надушила постель благовониями для занятия любовью (7:16–17). Она заманивает: «Зайди, будем упиваться (rāwâ) нежностями до утра, насладимся любовью» (7:18). То же слово rāwâ («упиваться», «насыщаться») обозначает утехи мужа с женой (5:19).[1938]

Впрочем, при всех терминологических сходствах, есть и важные богословские различия. Ведь пародия искажает нечто подлинное. Самое очевидное различие состоит в следующем: то, что дает Премудрость – путь целостной и радостной сексуальности в браке – не устает насыщать, а путь незаконного секса с развратницей недолговечен. «Любовь истинной жены всегда найдет возлюбленного. Любовь iššâ zārâ преходяща. Она длится до утра, до возвращения мужа-рогоносца».[1939] Однако этим дело не ограничивается. Путь Премудрости (и мудрая, целостная сексуальность) ведет к жизни, а путь глупца (и незаконного секса) ведет к смерти. На это есть намек, в частности в 7:16–17, где постель соблазнительницы с ее роскошью и чувственными удовольствиями напоминает гроб: «Глупца из Притч 7 влекут слова женщины (стихи 16–17), но он не понимает, что она готовит ему похороны… Смертные тона ее спальни станут очевидными под конец отрывка (стихи 26–27)».[1940]

Пожалуй, наиболее ярко та же мысль выражена в 5:15–23 через троекратное повторение глагола šāgâ («шататься», «быть опьяненным»). Как мы уже отметили, он обозначает упоение мужа женой юности своей (стих 19). Однако он также использован в стихе 20, где описывает чувственное увлечение развратницей. В современных переводах это не всегда заметно, но он содержится и в стихе 23, где объясняет последствия уступки соблазну: соблазненный «умирает без наставления, и от множества безумия своего теряется (šāgâ, буквально «шатается как пьяный». – Р. Д.)». «У мужа есть выбор: упиваться удовольствием, которое дарит жена (стих 19), – или обнимать груди чужой женщины, во хмелю идя в объятия смерти (стих 23а)».[1941] Погибельность незаконного секса описана в Книге Притчей очень подробно (см. главу 8 о прелюбодеянии).

Посулы развратной женщины выглядят эротично. Однако атмосфера этой фальшивки в корне отличается от целостной любви в браке. Некоторые ученые сравнили путь развратницы с образом целостной и прекрасной сексуальности в 5:15–23 и Песни Песней (к которой мы вскоре перейдем).[1942] Поразителен контраст между радостным сексом в браке (Песнь Песней; Притч 5:15–23) и темным аморальным союзом с соблазнительницей (Притч 7). В обоих случаях есть эротика с образами любви (груди/соски, упоение, постель с благовониями, ласковые слова) и темой пряток (люди ищут, находят, обнимаются, целуются, дело происходит ночью). Однако тональность совершенно разная. Законной брачной любви присуща взаимность и равенство любящих (что видно из их слов и поступков), а в незаконной связи – все наоборот.

Дэниэл Гроссберг отмечает девятнадцать действий распутной женщины в Притч 7:

Эта женщина – единственный инициатор и главный герой действий. Юноша играет роль преимущественно пассивную и ведомую. Она же говорит ласково, подходит; она неугомонная и необузданная; она подстерегает, она хватает, она целует, она ведет себя вызывающе, она находит его, она застилает ложе, приглашает его напиться любви и насытиться любовью; она покоряет его и сбивает с пути; она многих губит.[1943]

Напротив, молодой человек является субъектом действия лишь четырех глаголов в двадцати шести стихах главы: «…переходившего площадь близ угла ее и шедшего по дороге к дому ее» (Притч 7:8); «тотчас он пошел за ней» (Притч 7:22); «…и не знает…» (Притч 7:23). Отметим, что на всем протяжении Притч 7 он не произносит ни слова.

Отношениям между мужчиной и женщиной, как они задуманы Богом и описаны в Притч 5 и Песни Песней, присущи уникальность и неповторимость. Соблазнительница в Притч 7, напротив, неразборчива. Она создает впечатление у юноши, будто он у нее – особый: «Вышла навстречу тебе, чтобы отыскать тебя, и – нашла тебя» (7:15). Однако читатель знает то, что жертва обнаружит слишком поздно: «…многих повергла она ранеными, и много сильных убито ею» (7:26). Если Притч 5 и Песнь Песней говорят о мире и гармонии (в последнем из этих текстов корень šlm используется 18 раз), благословении и радости (Притч 5:18–19), то связь с распутницей влечет за собой конфликт, раздор, эксплуатацию, доминацию и насилие (см. особенно Притч 7:23). Если Притч 5 утверждает дом и семью (5:18; ср. 31:11, 15, 23, 27–28), в Притч 7 все связи с семьей ослаблены: «ноги ее не живут в доме ее» (7:11); о своем муже распутница вспоминает лишь в связи с тем, что он отправился в дальний путь (7:19–20). И наконец, как мы уже сказали, в Песни Песней и Притч 5 превыше всего – любовь, которая сильнее смерти и ведет к жизни (Притч 5:19; ср. 8:35); в Притч 7 все кончается смертью (7:22–27). Воистину путь безнравственности есть гибельная пародия на подлинную близость и красоту сексуальной любви.

Целостная красота и радость сексуальной любви в браке, как она описана в Притч 5:15–23, «подводит нас к интерпретации Песни Песней («величайшей из песен»)» и даже «дает ключ к пониманию Песни Песней».[1944] В свете сильных терминологических параллелей (особенно образов водоема, колодца и источника), а также общего авторства этих текстов Кайзер высказывает мысль: «Если отрывок Притч 5:15–23 призван показать уникальность брачных отношений, а также блага и радости брачной верности, можно быть уверенным, что это лучший способ понять Песнь».[1945] В следующих главах мы займемся проверкой и разработкой данной гипотезы.

«…И я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор 12:31). Сказанное апостолом Павлом о главе, посвященной любви, равно применимо к единственной книге в разделе Писаний (да и во всей Библии), которая целиком и полностью посвящена сексуальности. Эта книга, дивная Песнь Песней, является кульминацией ветхозаветной теологии сексуальности. Вернемся же в Эдем, в святое святых…

Часть III

Возвращение в Эдем

Глава 13

Сексуальность в Песни Песней: святое святых

«Ибо весь мир не стоит того дня, в который дана была Израилю Песнь Песней, ибо все книги – святое, а Песнь Песней – святое святых».[1946] Говорят, что на соборе в Явне (около 90 года н. э.) рабби Акива так выразил свое восхищение Песней Песней. По преданию, его речь подтвердила принадлежность этой книги к канону Еврейских Писаний.[1947]

Аллегорическое толкование Песни Песней

К сожалению, не всегда в Песни Песней усматривали возвышенное понятие сексуальности. Даже еврейские раввины, с их (в целом) здоровым и адекватным подходом к сексуальности, удивлялись, что такой с виду светский текст, как Шир га-Ширим (Песнь Песней) включен в священный канон. Поэтому они придумали и разработали сложное аллегорическое толкование Песни, согласно которому, основной ее смысл – тайный, духовный, а не буквальный. Когда Акива назвал Песнь Песней святым святых, он, видимо, считал, что Песнь – сложная аллегория исторических взаимоотношений между Шехиной (Божественным Присутствием в святом святых) и народом Израилевым, начиная со времен Исхода и до прихода Мессии.[1948] Акива предупреждал, что в Песни Песней нельзя видеть чисто человеческую любовную песню: «Кто выводит дрожащим голосом Песнь Песней в доме пиршества и превращает ее в род светской песни, тот не имеет удела в будущем мире».[1949] Согласно раввинистической традиции, Песнь Песней нельзя было читать лицам, не достигшим тридцати лет.[1950]

Христианские аллегористы пошли дальше раввинов: они не только сочли буквальный смысл второстепенным, но и почти совсем от него отказались. Под влиянием греческой философии (платоновского дуализма и стоицизма) и эллинистических римских культов они постулировали дихотомию между плотским и духовным началом.[1951] Чистота стала ассоциироваться с половым воздержанием, а всякие телесные удовольствия (в том числе сексуальные) сочли злом. Эротические образы из Песни Песней понимались иносказательно, как отношения души с Богом или Церкви со Христом. Некогда путем аллегории греческие философы превратили чувственных богов Гомера и Гесиода в возвышенные духовные идеалы, – теперь же целибатные церковные теологи умудрились через аллегорию «кастрировать Песнь, сделав из нее гимн духовной любви, не запятнанной ничем плотским».[1952]