Записки А Т Болотова, написанных самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Слова сии поразили нас всех, как громовым ударом. Мы оцепенели даже и не в состоянии были долго выговорить ни единого слова. Но вдруг потом приударились в разные голоса, спрашивать и говорить. Иной, не веря всему тому, говорил, что он шутит; другой считал это пустяками; третий крестился и говорил: Господи помилуй! как это можно! Но те, которые не находили в том шутки, приступали к князю и просили его, чтоб он не томил их больше и сказал им: подлинно ли все то правда? и буде он не шутит, то каким же образом и как это так сделалось, и от кого произошла такая неожидаемость?

И тогда, князь, побожившись, что он ни мало не шутит, и чтото не только точная правда, но он слышал и знает, от кого и произошло все сие.

"Словом - продолжал он, обратясь к стоящему с нами рядом нашему оберквартермистру Лапту - говорить причиною тому никто иной, как вы, и но милости вашей вышла на нас всех теперь такая невзгода и беда!" - От меня? с удивлением спросил Ланг. - "Точно так и от вас одних все это загорелось; а вот я вам и расскажу все дело. Вы ведь были прежде сего в кирасирском государевом полку, и из оного к нам взяты?" - Был! сказал на сие Ланг, - ну, так что ж? - "А вот что, отвечал князь. Как государю все офицеры сего полку, а в том числе и вы были коротко известны, то сегодня, приехавши смотреть свой полк, не находит он вас и спрашивает, где 6 вы были, и для чего вас нет во фрунте. Ему отвечают, что вас давно уже нет в полку, и что вы взяты генералом нашим к нему в оберквартермистры. Государь не успел сего услышать, как и вспылил и прогневался ужасным образом на нашего генерала.

- "Как, это смел, кричал он в гневе, - взять его Корф из полку моего, как можно отважиться сделать то и оторвать от полку лучшего офицера и без моей воли и приказания? Да на что ему оберквартермистр? Армиею ли он командует? в походе что ли он? Ба! 6а! ба! да на что ему и штатто весь?..." никто не посмел сказать на сие государю ни одного слова, а он, час от часу более гневаясь, велел в тот же миг скакать ординарцу за генералом нашим, а сам тотчас между тем дал имянное повеление, чтоб у всех генералов, кои не командуют действительно войсками и не в армии, штатам впредь не быть, и у всех таковых чтоб оные отнять, и отослав в армию, распределить по полкам. Вот, государи мои! продолжал князь, как началось, произошло и кончилось это дело. Генерал наш, прискакав, хотя и оправдался пред государем тем, что по прежним распорядкам имел он право требовать, кого хотел; но сделанного переменить не только уже не мог, но не посмел и заикнуться о том, а доволен был, что государев гнев на него поутих, и что получил он приказание ехать с ним обедать к принцу Жоржу, а с сим известием и прислал он меня к вам, государи мои!.."

Теперь не могу я никак изобразить, с каким любопытством мы все сие слушали, и в каковых разных душевных движениях были мы все при окончании сей повести, и при услышании о сей ужасной и всего меньше ожидаемой с нами перемене. Мы задумались, повесили все головы и не знали, что думать и говорить. Никому из нас не хотелось ехать в армию, и к тому ж еще и заграничную, а особливо при тогдашних обстоятельствах, когда известно нам уже было, что начиналась новая война против датчан.

Но никому не было известие сие так поразительно, как мне, едва только изза границы приехавшему и в отечество свое возвратившемуся. - "Ах, батюшки мои!., говорил я, нука, велят распределить еще по самым тем полкам, где кто до сего определения сюда был?.. Что тогда со мною будет? Полкто наш в Чернышовском корпусе, и находится теперь при прусской армии! и нука то правда, что говорят, будто он вовсе отдан и подарен королю прусскому? Погиб я тогда совсем, и не видать уже мне будет отечества своего на веки. О, Боже Всемогущий, что тогда со мною будет?"

Сим и подобным сему образом говорил я тогда и вслух и сам с собою. Сердце замирало во мне при едином воображении сей обратной езды в армию, и мысли о сем так смутили и растревожили весь дух мой, что я, севши за стол, во весь обед не в состоянии был проглотить единого куска хлеба. А не в меньшем беспокойствии и душевном смущении находились и все прочие мои сотоварищи. Всем им до крайности неприятна была сия перемена, и как всякому самому до себя тогда было, то никто и не помышлял о том, чтоб утешать

других в сей нечаянной горести и печали. Один только Ланг не горевал о том, ибо надеялся, что он останется в Петербурге, и что его определят по прежнему в полк, из которого он только что прибыл к нам пред недавним временем. Все мы завидовали ему в том, и в сердцах своих немилосердно его ругали и бранили за то, что он был всему тому, хотя правду сказать, невинною с своей стороны причиною.

"Догадало и генерала, - говорили мы тихонько между собою: набирать себе еще оберквартермистров, обераудиторов! Ну, на что сударь, в самом деле они ему? Мы хотя службу служили, и всякий день были не без дела, а онито... На боку только лежали и за ними только и всего дела было, чтоб приходить сюда обедать, и опять иттить на квартиры и заниматься, чем хотели". Совсем тем, что мы ни говорили и как о том ни судачили и ни рассуждали, но как дело было сделано, и генералу приказано уже было нас немедленно представить в военную коллегию, то и не выходило у нас сие ни на минуту из ума и из памяти, и подало повод к тому, что мы, вставши изза стола, сделали между собою общий совет и стали думать и гадать о том, как нам в сем случае быть и что при сих обстоятельствах делать? И нет ли еще возможности какой к тому, чтоб нам отбыть от распределения по полкам и отправления нас в заграничную армию. "Уже не может ли, - говорили некоторые из нас - пособить нам в сем случае генерал наш? Хоть бы уж эту милость сделал он нам за все наши труды и беспокойную службу при нем!"

"Где генералу это сделать, говорили напротив того другие: и можно ли ему чем помочь, когда дано о том имянное повеление! Он не посмеет и заикнуться теперь о том, а особливо по обстоятельству, что и делото, все произошло от него. Теперь все наши братья его ругать и бранить за сие будут!"

Что касается до меня, то мне толкнулся тогда указ о вольности дворянству в голову, и я, приценясь мыслями к тому, твердил только, что ничего бы так не хотел, как получить абшид и уйти в отставку, а не знаю только, как бы это можно было сделать; но как таковое желание из всех нас имел только я один, а всем прочим не хотелось еще выбыть совсем из службы, а иным и некуда было иттить в отставку, то они не только не советовали и мне того, но говорили еще, что едва ли и можно будет мне сие сделать; и тем доводили меня до отчаяния.

С целый час проговорили и просудачили мы о сем на тогдашнем общем совете, и наконец, с общего согласия, положили, чтоб на утрие поранее всем нам собраться и, при предводительстве нашего генеральсадъютанта Балабина предстать пред генерала с униженнейшею нашею о том просьбою. - "Попытка не шутка, говорил господин Балабин, а спрос не беда!., отведаем, попросим!.. Возьмется чтонибудь для нас сделать - хорошо, а не возьмется, так мы и поклон ему, и станем искать уже другой какой дороги!.."