Прозрение - Эмма Драммонд

– Алекс! – тихо позвала она его, прикрывая рот ладонью—Алекс!

Стерня больно резала колени, но она не замечала этого, целиком поглощенная своим чувством. Она протянула руки и, обхватив целую охапку высоких несрезанных стеблей кукурузы, прижала их к своей груди, так что их кивающие головы ласково коснулись ее лица и волос. Это напомнило ей нежное прикосновение его рук. Она вздохнула при этом воспоминании и медленно протянула руки, чтобы захватить еще больше стеблей. Такая охапка уже не была столь податливой. Хетта нетерпеливо притянула ее к себе.

Так она обняла его, когда он в припадке ревности гневно обрушил на нее свои упреки после того, как увидел ее с Питом. И она вспомнила сейчас радость, которая охватила ее тогда. Она запрокинула голову и шея ее затрепетала при воспоминании о его поцелуях. Не в силах вынести чувств, которые захлестнули ее, она выпустила стебли кукурузы из рук и опустилась на землю, опрокинувшись на спину с мучительным вздохом от мысли, что ничего этого больше не будет никогда.

Да, Пит был прав; огонь, горевший в ней, пожирал ее изнутри и что-то нашептывал ей о чистом и всепоглощающем восторге. Но это Алекс зажег его.

С тихим стоном Хетта заметалась из стороны в сторону, ища руками что-то у себя над головой, пока с цепкостью безумной не ухватилась за стебли кукурузы.

Солнце палило нещадно, осушая слезы, текшие по ее вискам, а огонь, бушевавший у нее в груди, жег немилосердно.

Но ее мольба была обращена не к Богу, а к человеку, который покорил ее сердце, но никогда не обладал ею.

Она долго лежала так, мучаясь от охватившего ее всю, как тисками, желания, так знакомого всем тем, кто любил и терял любимого. Постепенно, по мере того как солнце опускалось все ниже, она становилась спокойнее.

Сумерки наступали рано и теперь они принесли с собой осенний холодок, но она чувствовала такую опустошенность и слабость, что не могла заняться работой в поле, чтобы согреться.

Солнце уже опустилось за горизонт, и в прозрачном свете сумерек очертания предметов приобрели отчетливость, позволяющую видеть далеко-далеко, до самого горизонта. И тут она заметила всадника, приближавшегося к ней по дороге, ведущей с юга… с юга, где был расположен Ледисмит.

Он приближался медленно, устало, как-то неуверенно, и ее охватила дрожь.

«Я вернусь за тобой», – вспомнила она его слова.

Неужели он выжил там, после всего что случилось… что он спасся на том велосипеде и с тем ничтожным запасом мяса, которое она дала ему, завернув в тряпицу? Неужели Бог помог ему, в то время как ему грозила неминуемая гибель? Неужели Бог вернул его ей?

Она бросилась бежать через поле, раздвигая высокую кукурузу на своем пути.

– Алекс! – шептала она, не сводя глаз с далекой фигуры, все убыстряя и убыстряя свой бег.

Все быстрее и быстрее несли ее ноги, она бежала широкими прыжками через море кукурузы. Желание вновь вспыхнуло в ней, когда она бежала к дому, высоко подобрав юбку, задыхаясь от рыданий и радостного смеха. Свежий ветер бил ей в лицо, спутывал волосы. Она откинула голову назад, упиваясь этим ветром.

Мимо дома, по вымощенному булыжником двору несли ее ноги – куры с кудахтаньем бросились врассыпную, когда она как ветер влетела во двор, – но она уже выбежала со двора на дорогу, неровную и затвердевшую под лучами солнца. Перепрыгивая через колдобины и неровности почвы, она неслась навстречу ему, пока с небольшого пригорка не увидела яснее того, кто ехал навстречу.

Ее бег перешел в шаг, а затем она совсем остановилась на травянистом пригорке, обхватив себя руками, содрогаясь от холода надвигающейся ночи, в ожидании, когда ее брат подъедет ближе. Они не обменялись ни единым словом, но в его глазах она прочла такое же разочарование и безнадежность, какое испытывала и она. Они отдалились друг от друга: она – из-за того, что должна была скрывать свою любовь к Алексу, а он, стыдясь того, чем его заставили заниматься.

Она пошла рядом с его лошадью, слишком опустошенная и разочарованная, чтобы спрашивать, почему он приехал один, или чтобы заметить его руки, сжимающие повод, дрожа от усталости.

Они вошли во двор, где старый Джонни уже засеменил навстречу, чтобы отвести лошадь молодого хозяина в стойло, и с улыбкой приветствовал его, говоря, что рад его возвращению в родное гнездо.

Франц молча положил руку на плечо чернокожего слуги и направился в кухню, где положил свое ружье на стол. Хетти последовала за ним, машинально направившись к очагу, чтобы разжечь огонь. Обернувшись, она увидела, что он растянулся в кресле, глядя на нее воспаленными глазами.

– Все кончено, сестра. Мы потеряли его. Она силилась понять, о чем он говорит.

– Что мы потеряли? – переспросила она.

– Ледисмит, – объяснил он устало. – Ледисмит освобожден, – продолжал он. – Они прорвались и идут на Трансвааль. Это конец. Эта война проиграна нами.

– Они заберут нашу ферму? – спросила она со страхом.

Он взглянул на нее, нахмурясь, пытаясь понять, что она имеет в виду:

– Нашу ферму?

– Отнимут они… англичане… у нас нашу ферму теперь?

– С чего это ты взяла? – удивился ее брат. – Да нет конечно. Мы все вернемся к своей работе, все будет по-старому. Земля и так пострадала достаточно от этой войны, теперь надо заняться делом. Вся эта война была безумной затеей таких людей, как Пит.

– А где Пит? – спросила Хетта.

– А кто его знает? – отозвался Франц, – он совершенно обезумел. Мне кажется, это уже не исправишь. Мы все вернулись на наши фермы, к нашим семьям. Но среди нас еще остались люди, которые не могут теперь жить без войны. Они твердят о Давиде и Голиафе, но на самом деле существует только одно чудовище, которое невозможно победить. А они не хотят понять этого.

Она смотрела на брата и понимала, что он видел такие вещи, стал участником таких событий, совершал такие поступки, которые она не сможет понять. Он говорил о чудовищах и безумии, он говорил о том, что им не грозит потеря фермы… Упа был на охоте. И сейчас наступил именно такой момент, когда она могла задать те вопросы, которые потом никогда не сможет задать. Если ей суждено повзрослеть, если ей суждено жить и в будущем, она должна узнать то, что узнал Франц… то, что знал и Алекс.

– Разве мы больше не будем свободны? – спросила она.

И когда брат удивленно взглянул на нее, она продолжила:

– Почему ты поднял оружие на белых людей? Ведь у тебя, как и у меня, были друзья в Ледисмите?

Он выглядел усталым и подавленным.

– Я не хотел воевать, ты же знаешь. Я фермер, и привык стрелять только в животных ради пропитания или для защиты своей жизни – вот и все, – ответил он с тяжелым вздохом. – Упа старик. Я обязан ему всем на свете. Его гордость была бы задета, если бы я отказался идти на эту войну. Для него это был бы конец. И это был мой долг – отомстить за смерть нашего отца. – Он опустил голову на руки, и добавил – Ну а теперь в Англии появятся сыновья, которые должны будут мстить за своих отцов. И этому не будет конца, скажу я тебе.