Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

Мама, при виде выражения задумчивости, которое принимает лицо женщины, исчезает. Место, где человек отдается ощущениям своего сердца, свято, — полагает она, — нельзя оставаться тут подле него.

Но вот нарушена там, за перегородкой, тишина, настал роковой час, тяжкий своей ответственностью и непоправимостью приговора. Текст, написанный печатным еврейским шрифтом, зачитан по слогам, свидетели удостоверяют свои подписи, муж, в присутствии миньяна — десяти взрослых мужчин, — вручает жене разводное свидетельство, разъясняя еще и устно во всех подробностях, что отныне отлучена она от него, разомкнулось связывающее их кольцо, разбиты супружеские узы, исторгнута она, отделена. Она еще некоторое время стоит, покачиваясь, не в силах сдвинуться с места, но наконец выходит.

Моя мама, если это случалось в поздний вечерний час, переставляла на подоконник керосиновую лампу, но полоска света, падавшая из окна, оставалась пуста. Женщина погружалась во тьму и оказывалась проглоченной ею.

А потом следовало и продолжение.

Соседки — из чувства милосердия или оттого, что неспокойно им делалось вдруг за их собственный дом, — решали хоть чем-то помочь разводке. Покупали ей какую-то галантерею или снедь, чтобы перепродавала после на рынке, но той уже не было воскрешения.

Опускались у нее руки и не могла она более поддерживать дом, из-под которого вынули главную опору. Заброшенность и запустение устанавливалось во всем: возле обеденного стола по субботам и праздникам, возле постели больного ребенка, даже на завалинке, где бывало коротали прохладные летние вечера.

Неспокойны были и ее сны: вспыхивали в них вдруг искры того прежнего света, и прошлое вламывалось не спросись:

Его ласковый взгляд сквозь оконное стекло — в тот час, когда она возвращается с рынка… Вместе купают они ребенка, теплый пар подымается от корыта с водой, ее плечо касается его плеча… Тревога в его голосе при звуке ее вздоха или болезненного стона…

С обрывками этих видений в душе стоит она поутру возле своей корзины и торгуется с покупателями, а взгляд ее ускользает вдаль и цепляется за каждую прядь дыма, подымающегося из трубы его дома, следит за движением легкой смутной тени, в которой чудится ей его образ…

А вот где-нибудь в переулке по соседству случается ей увидеть его, склонившегося с приветливостью и лаской над детьми, и снова объединяется она с ним на краткий миг в общей любви.

— Ведь не все оборвалось, — думает она взволнованно, — так почему?.. Почему случилось все это?

И наконец в один из дней в гуще прохожих возникает перед ней мальчик — копия он, в точности, как ее сын, шагающий подле нее, — и этому, другому говорится:

— Погляди, это твой брат. Подойди поцелуй его! — И плывет, покачнувшись, земля под ней…

Был и еще тип обреченных: женщины, что прожили с мужем десять лет и не родили детей[166]. У таких раны не заживают с годами.

Из них памятна мне торговка Зелта, что жила в яру, женщина отважная, всегда добродушная и веселая. Вышла она в свое время за своего соседа, Иссер-Бер его звали. За неимением другой работы занимался он переплетом книг.

Люди рассказывали, что долгие годы она сохла по нему, и вот исполнилось наконец заветное желание, и с этой минуты вселился в нее тот дух, что позволил праотцу нашему Яакову отвалить тяжелейший камень с устья колодца[167].

С какой легкостью несла она две корзины, полные до краев кочанами капусты и прочими овощами и фруктами! У реки стирала — меж куплей и продажей — чужое белье, а по ночам месила у пекаря тесто для ржаного хлеба и получала за это, помимо нескольких медных грошей, еще и небольшую буханочку хлеба, что выпекала для себя из ошметков теста, и съедала ее после вместе со своим Иссер-Бером (летом — во дворе под грушей). Отрезала ломоть за ломтем и пододвигала ему его часть, и аромат любви возносился к небу — вместе с запахом кушанья, что ставила на ночь в печь.

Жители местечка, проходя мимо, замедляли шаг и обращали к ним просветленные лица и взгляды, подобные тем, что притягивает к себе цветущее дерево или росистый сад, залитый лучами утреннего солнца.

Но незаметно пробежали годы, а женщина, так и оставшаяся бездетной, не догадывалась, что отмерены сроки и близится конец.

Утомилось ее тело, да и была она годами старше своего супруга, и вот, увидели его родичи, что древо их жизни — одна из ветвей его — того гляди засохнет.

И когда настал десятый год, обозначенный как крайний срок, явились родственники из Каменки и увезли его к себе. А она, в простоте душевной, еще и порадовалась этому.

— Пусть подышит немного свежим воздухом! — сказала.

И посылала ему к каждой субботе свежие плетеные халы, а сверх того, — для аппетита, как он любил — пряную селедку, которой там, в деревне, верно уж не достанешь.

В тот день, когда должен был он вернуться, посчастливилось ей купить на рынке немного вишен из графского сада, и когда несла их домой, радостным блеском сияли ее глаза, подобные спелым влажным ягодам.

— Сварю варенье для моего Иссер-Бера, — сказала, он любит вишневое варенье.

И когда, занятая этим делом, стояла раскрасневшаяся возле плиты, вдруг заметила с удивлением, что приближаются к дому два