Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

Бойтесь смерти из воздуха!

Однако Хорнрак, как мы видим, не боится ничего. Он предоставил лодку самой себе. Его невообразимые маневры истощают силовые установки, каркас скрипит, как старая дверь. «Тяжелая Звезда» исступленно извивается под его руками. Корма истекает мерцающим светом. Мы видим: лодка еще кувыркается в южном секторе неба — но слишком поздно что-либо предпринимать. Эти кульбиты забавны, непредсказуемы, опасны. Она крутит мертвые петли и камнем срывается вниз. Она свечкой взмывает на высоту в тысячу восемьсот футов, почти наугад разбрасывая сполохи фиолетового огня по темно-зеленому лаковому небу. Человеческий глаз не в силах успеть за ней. Она превращается в кисть, расписывающую фиолетовыми мазками обсидиановый холст — а насекомые кометами падают вокруг, оставляя за собой хвосты грязного черного дыма, разбиваются вдребезги, точно перезрелые плоды, даже наблюдателям на водоразделе изменило жестокое спокойствие. Что-то нашептывает им: он еще может спастись!.. Но вот орудие отключилось, истощив запас энергии. Кажется, человека на борту лодки охватили сомнения — это может стать для него роковым. Может, он просто передумал? Двое на хребте волнуются. Они кусают губы. «Давай, давай», — убеждают они его. Но им уже овладело тупое равнодушие — словно снова ощутил запах капусты, в котором когда-то купался Низкий Город. Теперь «Тяжелая Звезда» усталой фантастической рыбой плывет прямо над огромным телом своего капитана. Насекомые снова наседают… Усилия Хорнрака никак не отразились на их численности, Одно за другим они приближаются к лодке, ставшей вдруг грузной и неповоротливой. Одно за другим они опускаются на его скрипящий, расколотый старый корпус и начинают терзать обшивку…

Фей Гласс заслоняет глаза от света и смотрит на равнину.

Город превратился в могилу, полную пульсирующего света. На пике каждой судороги он выблевывает в мир сгустки сияния — новой реальности, где вместо порядка царит хаос. Тогда огромные разжиженные тени, что протянулись поперек каменистой равнины, начинают мерцать.

И над всем этим парит стая — близнец-антипод невидимой Луны, гигантская темная планета, слепленная из сцепленных крыльев, серповидных брюшек, переплетенных членистых ног, среди которых блестят тысячи фасетчатых глаз. Глубоко в этой копошащейся коре похоронена «Тяжелая Звезда». Ее двигатели поскуливают и стонут, но звук заглушён неземным скрипом — трескучей ликующей песней, которую поет саранча пустошей, проносясь над истощенными, высохшими, как скелет, землями юга. Убаюканная этим псалмом бесплодных миров, стая греется в сиянии близящегося преображения, ожидая дня и часа, когда личинки, полностью завершив цикл, покинут тело авиатора и продолжат свой путь в мире — не люди, не насекомые… чтобы греться в лучах совершенно неизвестного солнца.

— Какой долгий путь… — задумчиво шепчет Фей Гласс. Возможно, она обращается не только к себе, не только к Эльстату Фальтору… Но знает ли она, к кому именно? — Такой Долгий путь, и так много крыльев…

Но тут «Тяжелая Звезда», словно собрав последние силы, стряхивает стаю с себя. Или это облако, плотное, как дым в разгар зимних холодов, выплюнуло Галена Хорнрака и легендарную лодку… которая, пожирая собственное вещество, изливает лимонно-желтый свет из каждой трещины, из каждого иллюминатора?

Потом все замирает, словно Хорнрак пытается оценить свои шансы.

И прежде чем стая успела что-то предпринять, он глушит двигатели. И лодка начинает падать прямо на Город — сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее.

А что Вирикониум, Пастельный Город, бывший центр мира? Что происходит в нем во время этого безнадежного слияния, когда приходит конец привычному ходу вещей и торжествует необъяснимое? Близнец-антипод Города на далекой равнине, он следит за своим крахом со спокойствием прирожденного фаталиста.

Причина скорее всего кроется в восприятии смысла истории — «насмешки, которой пропитаны сами камни» — и чувстве, что все это, возможно, случилось прежде, «Кому довелось прожить здесь долгое время, — спрашивает нас Анзель Патинс в своих полемических заметках «Ответы», — и не испытать подобных ощущений?»

Он принимает судьбу всеми своими холодными площадями и старинными переулками, пропахшими капустой. Он принимает судьбу каждым изгибом своих улиц. Его люди тоже принимают свою судьбу: они настолько суеверны, что верят почти всему, и столь грубы, что едва ли что-то заметят. В Артистическом квартале, в бистро «Калифорниум» они переглядываются и смотрят на двери. Они сидят, как восковые фигуры, среди теней, голубых или белесых, похожих на лужи густеющего млечного сока, в ожидании смерти, завершения собственного существования — конца, который они давно предчувствуют, предощущают, который одновременно очаровывает и пугает их.

— Я обедал с хертис-Пандами…

— Сделай одолжение, заткнись.

Странные, абсурдные, таинственные сооружения втискиваются между башнями на холме Минне-Сабы: висячие галереи, залитые светом жирной белой Луны и похожие на прожилки кварца; песчаные или похожие на бумажные осиные гнезда купола. От них веет нереальностью, словно чей-то чуткий и чуждый вымысел вторгся в привычную картину. Но на улицах Низкого Города слишком холодно, и там нет никого, чтобы это заметить. Рожденные заново ушли.

Всю ночь напролет они в тревоге бредут на север по горным тропам Монарских гор. Многие умрут от холода. Их передовые отряды, ползущие по серакам, передают вести о миражах.

Таким образом, за границей Высокого Города не осталось никого, чтобы увидеть, что дворец Метвет Ниан мерно вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет, как гигантская роза, сотворенная алхимиками на вершине Протонного Круга. Его филигранные башни, похожие на спиральные раковины моллюсков, теряют очертания с каждой вспышкой.

Ни одна звезда не горит над ними. Остается лишь ощущение: некая тяжесть, некое грузное облако, каких не бывает в природе, висит на нем, чудом сохраняя равновесие, Его коридоры пусты: там нет никого, кроме приверженцев Знака Саранчи, тщетно пытающихся стать насекомыми.

Дворец ждет конца, Он дышит тяжело, как старуха… и с каждым вдохом оттягивает из города за своими стенами желтый, пропахший капустой воздух. Он сочится вниз по переходам, вызывая у приверженцев Знака озноб. Они выползают из углов, волоча по полу свои опавшие воздухоносные мешки и дрожащие надкрылья, бредут мимо старых машин, застывших в нишах, к тронному залу — туда, где Гробец-карлик выстроил баррикаду из трупов и где теперь лежит сам, не в силах подняться.

В конце концов, назвать это славной битвой как-то не поворачивается язык… Ладно, бывало и похуже, хотя редко. Как всегда, много шума и крика. Как всегда, пришлось вволю помахать топором, который сейчас валялся в углу. Потом зал вдруг накренился под странным углом и застыл, когда «железная женушка» решила, что им надо немного поразмышлять. Тени качаются на стенах, точно качели… Когда она упала, приверженцы Знака