М. С. - Владимир Чистяков

За эти несколько лет она до смерти успела устать от ожидания. От любого ожидания. И от одиночества.

Только здесь, оказавшись вырванной из той привычной, хотя и страшной суеты, она осознала настоящую степень своего одиночества. Что у неё теперь на целом свете нет ни одной родственной души. Она устала от окружавших людей. От жизнелюбия Софи, от почти собачьей верности офицеров, да и от доброты Сашки тоже. А больше в этом мире у неё никого и нет.

А в том мире… Ну нет, эти мысли надо гнать куда подальше, иначе точно спятишь. Марины-Елизаветы ты больше никогда не увидишь. Смирись с этим, железка.

А ведь волком иногда выть хочется. Волком!

А и завой. Всё равно никто не услышит. А и услышат — внимания не обратят. Этот мир, кроме всего прочего, болен ещё и чёрствостью с равнодушием. А прежде, чем мир ругать, на себя лучше полюбуйся, что в тебе-то из человеческих чувств осталось, кроме ненависти, да и та уже звериная. Стерва с автоматом — вот кто ты. Даже не так, просто автомат одушевленный. Марка только не АК-47, блин!

Да всем плевать, ради чего ты шкурой рискуешь. Герой одиночка, дура! Тоже мне, размечталась. Звезда той самой бульварной прессы, которую ты так ненавидишь. Ну и стоило ради этого жить?

А с другой стороны, что в жизни я умею делать? Я ведь только смерть умею нести. Да на Шапку Мономаха облизываться…, но это уже в прошлом. А что у тебя в будущем? А ничего. Только бандитская или ментовская пуля, которая рано или поздно оборвёт эту твою личную войну.

Дверной звонок заиграл какую-то сумасшедшую трель. Марина даже не пошевелилась. Так ей звонит только один человек. Надо если- сам зайдет, раз ключи дадены.

— Марина Вицкентьевна, где вы? — спросил он из коридора.

''Вицкентьевна — взбрело же мне в голову придумать себе такое отчество '- подумала она.

— Дома её что ли нет? — спросил он откуда-то из глубины квартиры.

Лишь затем он догадался прийти на кухню.

— С вами всё в порядке? — испуганно спросил, увидев Марину за столом.

— Прелестно — проскрипела в ответ не поднимая головы и не меняя позы.

— Я принёс всё, что вы просили.

— Выкладывай.

М. С. услышала, как идёт в коридор, возвращается и открывает холодильник.

— Вы снова ничего не ели?

В ответ молчание.

Убрав принесённое, спрашивает:

— Может мне уйти?

Неожиданно для себя, Марина отвечает.

— Оставайся. Деньги у меня где?

— Не знаю.

— Правильно, откуда тебе, впрочем, я и сама забыла. Так что — она надолго замолчала, затем, резко разогнувшись, откинулась на спинку стула.

— Садись, чего встал.

Он сел. Второй табурет на так называемой кухне появился только недавно.

— Я вижу, что с вами творится.

— И что?

— Вас сильно ранили?

— Не очень.

— Уверены?

— Абсолютно.

Он знает, чем Марина занимается. Равно как знает и то, что с точки зрения закона является её сообщником. Но на этот, бывший для него родным мир он смотрит почти с тех же позиций что и Марина. Он ненавидит всё, происходящее здесь. Но он не боец. Он из разряда вторых. Тех, кто не может поднять других, но может услышать зов и встать под знамя одним из первых. Но ему нужен тот, кто поднимет упавшее знамя. Ибо без такого человека люди, подобные ему мало на что годны. Ведомые.

— Слушай, внук. Где ты её взял?

— Скорее она меня нашла…

— Ну, да это твое дело… Ты её мать, или, скорее уже бабку, знаешь?

— Нет. А в чем дело?

— А в том, видал я уже такую… Тем летом. В разгар нашего драпа… Подо Львовом… Мы шли… Не на запад. А по дороге навстречу три танка… Я только в конце войны видел таких. С длинноствольными пушками. Громадных! А она… В точности эта девка… Высунулась из люка первого.

Ну, что братва, драпаем? Зло так спросила… Не противно? Помню… До сих пор стыдно. С десяток человек к ним на броню забрались. Лейтенант орал — расстреляю за дезертирство… Погиб он под Киевом, лейтенант этот. А один из них — повернулся и сказал. Да пошел ты! Девка воевать едет, а мы драпаем!

А я не полез. Они поехали. Туда… Навстречу. Никогда её больше не видел. Ни её, ни всех остальных. Ни в войну, ни после… В сорок четвертом снова оказался подо Львовом. На той же дороге. Они не вывозили сгоревших тем летом танков. Искал этих троих. Сам не знаю зачем, но искал. Так и не нашел.

Потом уже искал только её. И тоже не встретил. А сегодня… Словно тогда… У той танкистки меч за спиной был. И с каким же презрением она на нас, драпавших, смотрела. Тот же взгляд зеленых глаз… Ту же я видел… Чудес не бывает, и дочка наверное, это её. Но в лицо глянешь — и словно как тогда — ОНА! И больше я не видел такой. Не знаю даже имени…

— Она говорила… Старшую дочь принято у них называть как мать. Марина она. И меч у неё есть. Старинный. Со змеями на рукояти. И у каждой в пасти камень.

— ЧТО???

Во весь рост встал дед. Неуютно стало внуку. Не старик, а один из тех, что прошел пол Европы, и намеревался пройти вторую встал перед ним. Стоит перед ним тот, для кого уже тылом стал поверженный Берлин.

— Значит, осталась она тогда жива… Её это дочка. Пригласи её. Хочу с ней о матери поговорить. Догадываюсь, насколько же ей тошно в нашем бардаке.

Капитан милиции постарался забыть о виденном. В конце-концов, давно предполагал — он здесь не один. А эти не по его душу явились — и ладно. От бывших коллег ещё не хватало бегать. То ещё развлечение. Однако, тот мир никуда не пропал. И ничего с этим не поделать.

Однако, по дороге домой всё-таки взял в ларьке водки. Впервые за два месяца. Ситуация-то всё одно — хреновенькая. Пил в одиночку, тупо глядя в экран телевизора. Щёлкал все каналы подряд. Раздражало абсолютно всё. Щёлчок. Ещё один. Очередной.

По какому-то каналу встреча с какой-то то ли актрисой то ли кем из бомонда. Так кажется это кодло называют? На актрис ему плевать. Не плевать на красивых женщин. Да и эту вроде видел. Показали рыло журналистки. Потом снова её.

И хмель начисто вылетел из головы капитана. Женщину он узнал. Сразу. Такую запомнит хоть раз видевший. А он её видел не раз. И ни два. А гораздо, гораздо больше. Ибо когда-то служил во внешней охране Загородного дворца.

Софи Саргон не перепутаешь ни с кем. А тут ещё и титры внизу экрана услужливо напомнили имя. Даром, что кириллицей написано.

Та-а-а-ак! Ещё и она здесь. Её нам только не хватало! Развлекаться что ли приехала? Чёрт их, сучек этих богатых, разберёт!

А в качестве кого она выступает? Надо же, самой себя! Известная художница, мать её!

Какого хрена её-то сюда принесло? Поразвлекаться решила? Или прячется от чего-то? Хрен поймёшь. В империи за эти годы всё, что угодно могло произойти. Вряд ли она тут без обслуги. Интересно, есть ли какая-нибудь связь между ней и этим пулями? Как не крути, а придётся разбираться.