Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов

В своей знаменитой речи 1892 г., посвященной Сергию Радонежскому, В. О. Ключевский, оценивая значение преподобного, говорил о том чувстве нравственной бодрости и духовной крепости, которое Сергий вдохнул в русское общество. По словам историка, оно «еще живее и полнее» воспринималось русским монашеством. В подтверждение своей мысли он привел две цифры. Если в первые сто лет (1240–1340) после монголо-татарского нашествия на Руси возникло всего каких-нибудь три десятка новых монастырей, то уже в следующее столетие (1340–1440) появилось до 150 новых обителей.

«Таким образом, – делает вывод В. О. Ключевский, – древнерусское монашество было точным показателем нравственного состояния всего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в мире скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы. Это значит, что русское монашество было отречением от мира идеалов, ему непосильных, а не отрицанием мира, во имя начал, ему враждебных… Эта связь русского монастыря с миром обнаружилась и в другом признаке перелома, в перемене самого направления монастырской жизни со времени преподобного Сергия. До половины XIV в. почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес получают монастыри, возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи. Так к основной цели монашества – борьбе с недостатками духовной природы человека, присоединилась новая борьба – с неудобствами внешней природы… Преподобный Сергий с своею обителью и своими учениками был образцом и начинателем в этом оживлении монастырской жизни, „начальником и учителем всем монастырем, иже в Руси“, как называет его летописец. Колонии Сергиевой обители, монастыри, основанные учениками преподобного или учениками учеников, считались десятками, составляя почти четвертую часть всего числа новых монастырей во втором веке татарского ига, и почти все эти колонии были пустынные монастыри, подобно своей метрополии… До половины XIV в. масса русского населения, сбитая врагами в междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток за Волгу; но то был глухой непроходимый край… Монах-пустынник и пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины XIV до конца XV в. возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского Заволжья: этот Волжско-Двинский водораздел стал северной Фиваидой православного Востока. Старинные памятники истории Русской церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании… Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью, и наконец приютом под старость. Вокруг монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась… Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий».[983]

В. О. Ключевский назвал далекий край – там, где зарождалась современная Россия, – «северной Фиваидой». Это название выдающийся историк позаимствовал у А. Н. Муравьева, впервые открывшего в середине XIX в. неизвестный дотоле для русской общественности обширный край северных монастырей. Данное имя было дано последним Русскому Северу не случайно, а по аналогии с египетской Фиваидой – пустынной областью в Южном Египте, центром которой являлся город Фивы. В историю христианства она вошла как колыбель монашества. Но оказалось, что и на Руси существовал свой собственный «мир иноческий, нимало не уступающий Восточному, который внезапно у нас самих развился в исходе XIV столетия и в продолжение двух последующих веков одушевил непроходимые дебри и лесистые болота родного Севера. На пространстве более 500 верст, от (Троице-Сергиевой. – Авт.) лавры до Белоозера и далее, это была как бы одна сплошная область иноческая, усеянная скитами и пустынями отшельников, где уже мирские люди как бы вынуждены были, вслед за ними, селиться и составлять свои обительные грады там, где прежде особились одни лишь келии. Преподобный Сергий стоит во главе всех, на южном краю сей чудной области и посылает внутрь ее своих учеников и собеседников», – писал А. Н. Муравьев.[984]

Благодаря авторитету В. О. Ключевского понятие «Северной или Русской Фиваиды» широко вошло в современную речь и стало обозначать совокупность монастырей северных областей России, основанных учениками, собеседниками и последователями Сергия Радонежского.

Правда, исследования последующих историков внесли коррективы в картину, нарисованную В. О. Ключевским. Выяснилось, что монастырской колонизации в действительности предшествовало освоение новых мест крестьянами, а не наоборот, как полагал выдающийся историк. Справедливости ради отметим, что новых серьезных исследований по этой проблематике нет, если не считать изданной полстолетия назад книги И. У. Будовница.[985]

Выяснилось также, что не существует четкого определения географических пределов Северной Фиваиды. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть – как определяли ее рамки исследователи. Мы уже могли видеть, что А. Н. Муравьев, впервые выдвинувший это понятие, говорил в целом о пространстве к северу от Троице-Сергиевой лавры «до Белоозера и далее», В. О. Ключевский указывал более четкие рамки: «Волжско-Двинский водораздел» и леса «костромского, ярославского и вологодского Заволжья». Первым определить рубежи Северной Фиваиды попытался Г. П. Федотов. По его мнению, она слагалась из нескольких районов. В первую очередь следует назвать область вокруг Кириллова и Ферапонтова монастырей, ставшую ее главным центром. Вторым ее центром явилась «южная округа Вологодского уезда, обширный и глухой Комельский лес, переходящий в пределы костромские и давший свое имя многим святым… Третьим духовно-географическим центром Святой Руси был Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере. Узкое и длинное, до семидесяти верст, Кубенское озеро связывает своими водами Вологодский и Белозерский край. Вдоль берега его шла дорога из Вологды и Москвы в Кириллов… Соловецкий монастырь был четвертой по значению обителью Северной Руси – первым форпостом христианства и русской культуры в суровом Поморье, в «лопи дикой», опередившим и направлявшим поток русской колонизации». При этом исследователь оговаривался, что «указанные центры… не исчерпывают, конечно, Святой Руси XV века, этого золотого века русской святости», и добавлял к ним обители Макария Калязинского и Макария Унженского, а также новгородские и частью псковские монастыри.[986]

Однако вряд ли можно согласиться с данным определением, которое носит весьма широкие рамки и охватывает практически все монастыри Русского Севера, возникшие в XIV–XV вв. Между тем