Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

— Значит, я куплю то, что уже принадлежит мне, и заплачу более чем вдвое дороже? — Я откинулся в кресле, слегка повернув его.

— Это дипломатическое решение. Соглашения, которые мы заключили по поводу эритрейской нефти, это не те договоры, к которым мы захотим вернуться.

— А кто говорил о возвращении?

— Лоббизм, промышленный шпионаж, терроризм… Не существует мирной и жизнеспособной альтернативы добыче без нефтяной компании под контролем Массимо, Дон. Мы уже изучили их все.

— И, возможно, в этом и заключается ошибка нашего подхода с самого начала: пацифизм, — размышляю я, опираясь локтями на ручки кресла и переплетая пальцы. — Задействуй свою дипломатию, Маттео. Но если это не сработает, а я не думаю, что это сработает, тогда мы поступим по-моему. В следующий раз, когда Коппелине выйдет на связь, скажи ему, что сегодня его счастливый день.

ГЛАВА 60

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Размытый пейзаж, проносящийся за окнами, привлекает мои глаза, но не мое внимание. Человек, занимающий мои мысли, отказывается ими делиться.

В какой-то момент ранним утром я решила, что то, как Витторио овладел мной, было плодом моего воображения. Как будто я не помнила о последней пробке, которую дал мне дон, и не открывала двери из комнаты в комнату в доме в поисках дона, пока не нашла Витторио в библиотеке. И я не могла в реальности предложить ему себя на блюдечке с голубой каемочкой и уж точно не чувствовала, как склеиваются все частички моей разбитой души, когда Витторио впервые вошел в меня.

Все как во сне.

Вся эта уверенность, обретенная во сне, дала мне душевное спокойствие, необходимое для того, чтобы проспать всю ночь. Однако это же спокойствие разрушилось, когда я проснулась, опутанная руками и ногами, которые защищали меня и одновременно лишали мира. Они гарантировали, не оставляя места для сомнений, что каждый вдох, каждое прикосновение и уверенность, обретенные накануне, были правдой. Они впихивают мне в глотку неперевариваемую истину о том, что я должна рассказать Витторио о своих чувствах.

— Я не могу поверить, что ты никогда не пробовала фисташковое джелато. — Я слышу, как Рафаэла, сидящая рядом со мной на заднем сиденье машины, продолжает болтать, но я не особо прислушиваюсь.

Я даже не знаю, что означают слова, которые попали в мои уши, потому что я их не обрабатываю.

— Мхм! — Я заставляю свои губы шевелиться.

— А ананас купил велосипед. — Продолжает она.

— Угу!

— В фиолетовом платье в золотой горошек.

— Ммм!

— И ты ужасный друг.

— Угу!

— Ну, по крайней мере, в этом мы можем согласиться, — говорит она, и я уже собираюсь сказать еще одно "угу", когда холодное прикосновение ее руки сжимает мою руку. — Габриэлла! — Зовет она меня по имени, и я вздрагиваю, точно так же, как если бы я была одна в комнате и вдруг открылась дверь. Я задыхаюсь и прижимаю руку к груди, несколько раз моргая. — Где твои мысли?

— Что? — На этот раз я точно знаю, что означает каждое из слов, сорвавшихся с губ Рафаэлы, но все еще под влиянием колотящегося сердца спрашиваю о них.

Моя подруга нахмуривает брови, явно волнуясь. Сегодня у нее выходной, и она уже несколько недель умоляет меня сходить куда-нибудь. У нее скоро день рождения, и Рафаэла хотела купить к этому дню особенное платье, по ее словам, на день рождении может не хватать многого, даже торта, но только не нового платья.

Я думала, что, если ненадолго покину дом и уеду подальше от следов Витторио, разбросанных по всем его уголкам, это поможет мне обрести ясность и мыслить здраво. Но дело в том, что этот человек обитает не вокруг меня, а внутри меня, во всех возможных смыслах.

Большую часть дня я была ужасной компанией, но с тех пор, как мы сели в машину, чтобы отправиться домой, перспектива столкнуться с Витторио только усугубила мое жеманство. Мне нужно рассказать ему, потому что я больше не могу держать свои чувства в себе. Не после прошлой ночи. И все же сама перспектива сделать это приводит меня в ужас.

Я открываю рот, чтобы извиниться, но ощущение, что меня отбрасывает назад, заставляет меня закрыть его. Большая машина, в которой мы находимся, совершенно неожиданно ускоряется по дороге, и если раньше вид из окон был размытым, то теперь это не более чем разноцветные пятна.

Автоматически реагируя, я смотрю в зеркало заднего вида, ища глаза водителя, но нахожу лишь его хмурый взгляд и совсем другое выражение лица, чем то, скучающее, которое было на его лице, когда мы покидали территорию.

Я снова поворачиваюсь лицом к Рафаэле, и если выражение лица водителя меня встревожило, то от выражения лица подруги у меня мороз по коже. Охранник, сидящий рядом с водителем, впереди меня и спиной ко мне, двигается, и вдруг в его руках появляется пистолет.

Моя грудь учащенно вздымается, а кожа мгновенно покрывается испариной. И тут я понимаю, что не только машина, в которой мы находимся, движется вперед. Та, что едет позади нас, с тремя охранниками, с которыми Витторио заставляет меня выходить, внезапно останавливается рядом с нами и на большой скорости идет в противоположном направлении, и я поворачиваю шею, оглядываясь назад.

Я тут же жалею об этом и вскрикиваю, когда мощный удар приходится на стекло, и Рафаэла тянет меня вниз.

Выстрел.

Кто-то только что выстрелил в окно машины. Дрожь, пробегающая по моему телу, отражает мою нервозность и растерянность.

Что происходит? — В отчаянии бормочу я Рафаэле, и в ответ она лишь отрицательно качает головой.

Несмотря на бледное лицо, она бесконечно более уравновешена, чем я, и держит свое тело поверх моего, заставляя меня оставаться лежащей на полу машины.

Автомобиль получает сильный удар, и его резко сносит на обочину. Я снова кричу, не в силах сдержать себя, потому что, хотя я не вижу, что происходит, шум наполняет мое сознание образами сцен из боевиков, которые захватывают на экране телевизора, но в реальной жизни оказываются безнадежными.

Шины гулко скребут по асфальту, а слишком знакомые звуки выстрелов становятся громче внутри машины, когда открываются передние окна. Мое тело ударяется о сиденья, между которыми оно зажато, превращая и без того нелегкую задачу дышать под весом Рафаэлы и давлением, нагнетающим ужас в моих венах, в нечто почти невозможное.

Я молюсь. Не Богу, а Ла Санте.

Я сжимаю глаза так сильно, что веки и роговица сливаются воедино, и в бесконечное время, когда путаница