Четыре грани финала (СИ) - Коншин Данила Владимирович "Airwind"

— Когда ты уже поймёшь, доченька, что вся твоя жизнь зависит от меня? — папа медленно опустился рядом. Похоже, инопланетяне ничего не сумели с ним поделать, даже плечо выглядело невредимым. — Я спас тебя тогда, когда ты рванула довериться незнакомому человеку, помнишь? Я дал тебе крышу над головой, еду, одежду, возможность учиться, и чем же ты отплачиваешь? Другие отцы, знаешь ли, своих дочерей ни во что не ставят, на панель выгоняют или сами насилуют. Или беспробудно пьют, продавая всё нажитое. Хочешь, чтобы так же было?

Я молчала. Осталось дождаться удобного случая.

— Когда я спрашиваю, то хочу услышать ответ, — папа схватил меня за свитер и поднял, а затем вновь ударил. — Или ты думаешь, что тебя спасут? Одни уже попытались, и их больше нет. Мы тут надолго, и я не отстану, пока не услышу ответ.

Я молчала, и он ещё раз меня ударил, теперь оттлокнув обратно на камни.

— Здесь нету либералов и их визгов о домашнем насилии. А я в любой момент могу тебя вылечить и даже воскресить, так что не надейся на спасение. Или у тебя припасён ещё один осколок? — он ухмылялся так, словно происходило что-то забавное. — Ну вонзи в меня, попробуй. Я тогда такое тебе устрою…

Нет, осколка у меня нет. Есть кое-что интереснее. Он так ничего и не заметил — или заметил, но не обратил внимания. И всё, что надо…

— Папа… — я встала и смело посмотрела на него. — Твой СССР… если это место, где тебя и таких, как ты, одобряли и привечали… то я сделаю всё… чтобы о нём забыли навсегда!

Он не сразу понял и поверил в то, что услышал — это дало мне время вытянуть вперёд левую руку и оттопырить средний палец, подкрепив жест самой широкой улыбкой, что смогла из себя выдавить.

Я могла в точности сказать, как он себя чувствует. Лишающий разума гнев — неуважение, оскорбление священной коровы, насмешка — перетекает в желание раздавить и уничтожить.

Раз уж потом без проблем воскресить.

До сих пор он бил меня рукой без Перчатки. Но сейчас не только замахнулся ею, но и зажёг все Камни. Наверняка чтобы я прочувствовала наказание за свои слова.

Средний палец я не опустила — и папа, разумеется, ударил именно по нему.

И нацепленное на палец кольцо вспыхнуло фиолетовым.

Мы застыли, словно скованные невидимыми узами. Папа не мог, а я не хотела отвести руку, и сияния между нами перетекали друг в друга.

Не знаю, сумела бы оригинальная Труба Мордевольта похитить силу Камней, но Выручай-комнату я попросила дать то, что сможет.

И та не подвела.

Сама Перчатка начала медленно разрушаться, а её осколки полетели ко мне. Сначала они тоже обвили руку, но затем частью стёрлись в золотую пыль, частью обвились вокруг среднего пальца уже правой руки, воплощаясь в ещё одно кольцо. Шесть цветов пробежали по его ободку и слабо засияли, готовые служить.

Папа уже понял, что происходит, изо всех сил пытался вырваться — но эти силы также перетекали в фиолетовое сияние, с каждой секундой уничтожая всё больше шансов на успех. А когда удалось, то он сделал шаг назад, другой, пошатнулся и сам рухнул на колени.

Я первым делом просушила одежду, затем изгнала из себя болезнь — частички Карнажа на всякий случай оставила. Убрала боль, утолила голод с жаждой, восстановила силы. Камни слушались беспрекословно и были готовы на куда более великие стремления, но пока что надо решить насущный вопрос.

Папа резко постарел и ослабел, всё ещё стоял на коленях и улыбка его исчезла, сменившись чистой ненавистью. Но только так с ним и можно было поговорить — обезоружить, заставить склониться перед силой. Только так есть надежда, что он выслушает.

— Я раскаиваюсь перед тобой, папа. Я действительно, вот честно не хотела тебя убивать.

Он удивился — может, действительно выслушает.

— Но ты не просто оскорблял то, что мне дорого, ты хотел это забрать. Не понимая, насколько оно важно для меня. И это был не первый случай, ибо, папа… я благодарна тебе. Я невероятно благодарна за то, что ты спас меня, я благодарна за всё, что ты сделал для меня, я просто благодарна. Но почему в ответ на мою благодарность я должна была получать унижения, избиения и ненависть? Почему вы решили, что если я задолжала вам, то об меня можно вытирать ноги?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я помолчала, но не услышала ответа. Папа продолжал смотреть на меня с ненавистью, не решаясь на большее. Думал, что иначе уже я изобью его в ответ.

Я не избила бы даже без запрета на насилие.

— Я понимаю, что так могло быть принято в нашем обществе. Я не знаю и не понимаю его правил, и вполне возможно, что там, в жизни, ненависть ко мне была правильным и нормальным делом. Но сейчас мы в другом мире, в мире, где можем отказаться от всего этого, воспринять даже то, что казалось невозможным. Так почему мы должны по-прежнему тащить сюда ненависть и желание убивать?

— Ты дура, — похоже, он понял, что я не собираюсь драться, и осмелел. — Тупая наивная дура, которая насмотрелась тупых мультиков, начиталась тупых книжек и думает, что все смогут любить друг друга просто так. Провалила учёбу, провалила работу, села нам на шею, едва не опозорила семью, а теперь начинает чему-то учить. Молоко ещё на губах не обсохло нас учить!

Разговаривать бессмысленно. В определённом смысле он прав, и уверен в этом. Как объяснить, что все эти провалы не должны являться поводом унижать меня, и что унижения делали всё только хуже?

Никак. Он просто этого не поймёт. Не понял даже после смерти.

Очень хотелось оставить его так и уйти. Изменить мир. Воскресить маму и бабушку, заставить жить в том, что получится, надеяться, что они постепенно поймут, как без ненависти и убийств гораздо лучше… но пока нельзя.

Есть ещё одно дело.

— Папа, ты сражался с Лордом Инглишем. С большим зелёным громилой, — имя ничего ему не скажет. — Где он теперь?

Папа улыбнулся. Всё так же неприятно улыбнулся. И сказал:

— Он уже здесь.

Яркое сияние вспыхнуло за спиной, и я переместилась в небо почти на автомате. Спохватилась, вернулась обратно — чтобы увидеть, как Лорд Инглиш схватил моего отца за голову и раздавил её лёгким усилием.

Он весь сиял и сверкал.

Лицом-черепом, на котором место глазных яблок заняли постоянно меняющие свет и число бильярдные шары.

Скрывающим равитую маскулатуру халатом, по оборке которого бежал поток продольных жёлто-фиолетовых полос.

Золотым костылём вместо правой ноги, отполированным до блеска и также обёрнутым зелёно-красной полосой.

Столь же отполированным золотым клыком в оскаленной пасти.

Лорд Инглиш. Лорд Времени. Чудовище, разрушающее реальность. Финальный босс.

Я подняла правую руку, и поток силы всех шести Камней рванул к Инглишу, желая стереть его с лица земли. Это даже не насилие — как может считаться насилием стремление уничтожить такую угрозу для мира?

Поток ударил в Инглиша, и ничего не произошло. Время, Реальность, Душа, Сила, Пространство и Разум были бессильны против монстра. Тот понял это, открыл рот и прошипел:

— Ну что, Дашка, дрянь, добилась своего? Попробуй защитить свой мир, раз уж так его обожаешь, что готова семью предать.

Я обмерла.

Этого не может быть… не может, я… это никогда не закончится…

Лорд Инглиш говорил тремя голосами, слившимся в одно. Каждый голос можно было различить, и каждый дополнял остальные два, превращая результат в злобный поток ненависти.

Разноцветная волна пошла во все стороны от него, и пространство начало разрушаться. Камни, земля, сам воздух — всё, через что оно проходило, словно стиралось плохой резинкой, оставляющей за собой лишь чёрные разводы с будто стеклянными осколками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мы уничтожим твой мир, дрянь! — шипение превратилось в торжествующий рёв. — Это научит тебя послушанию!

Четвёртая грань

Волна, мигающая всеми цветами, шла дальше, и я вынуждена была бежать. Все барьеры из любой материи, коими пыталась остановить её, попросту разлетались мелкими осколками. Мир вокруг всё больше походил на разбитое камнем окно машины, за которым стояла сплошная чернота — и это чернота уже поглотила Хогвартс, хотя я окружила его пузырём, уносящим замок в другое время.