Десятилетия. Богатая и красивая - Рут Харрис

Андреа объяснила Аликс разницу в родственных связях с детьми, которых она родила от своего предыдущего мужа, и с ребенком, рожденным ею от отца Аликс.

— У вас с Сергеем один отец, а значит — одна кровь, и ты должна любить его как родного брата.

У Андреа была священная вера в Любовь, которую она не растеряла после трех замужеств и бесчисленных любовников.

Адвокаты родителей договорились, чтобы Александр и Брук «делили» Аликс поровну. Ее, как почтовую посылку, пересылали на самолетах по всему миру, чтобы выдерживать расписание, разработанное адвокатами.

Она наконец выучилась сидеть в седле по западному, стрелять в гремучих змей из «винчестера» и любить Сергея как родного брата. Чему она никак не могла научиться, это преодолевать чувство одиночества. Поэтому неудивительно, что ее первый сексуальный опыт состоялся скорее из-за ее одиночества, чем по причине любви или страстной увлеченности.

Рождество 1964 года

Рейс № 103 авиакомпании «Эр Франс» из нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди в парижский аэропорт «Орли».

Это была Рождественская ночь. Он был единственным пассажиром в салоне первого класса. В ожидании взлета он смотрел в иллюминатор. Ночь была дождливой. В мокром асфальте отражались огни снующих по разным делам автомашин аэропорта и заправочных грузовиков. К трапу двери салона первого класса подкатил серебристый «роллс-ройс». Из него, не дожидаясь, пока шофер выскочит и откроет ей дверцу, вышла Аликс. Она была вся в черном и даже, несмотря на ночное время, в темных очках. На плечи небрежно накинута соболья шубка. Ее багаж состоял из висевшей через плечо элегантной черной сумки из мягкой кожи и потертого портфеля. «Интересно, кто она такая?» — подумал пассажир.

Когда стюардесса принесла шампанское, мужчина со своим бокалом пошел к первому ряду кресел, где устроилась Аликс. Он попросил разрешения представиться и сесть рядом с ней. Аликс кивнула. Он догадался, что она не сняла темные очки в салоне потому, что в глазах у нее были слезы.

Больше пассажиров в салоне первого класса не было.

Мужчина никак не мог понять, плачет ли его новая знакомая? Он постарался занять ее разговором. Сообщил, что он американец, выросший в Калифорнии, но с тех пор, как закончил Стэнфордский университет, живет и работает в Париже. Занимается экспортно-импортным бизнесом, хотя раньше хотел стать писателем. Романтическая, так и не осуществившаяся мечта, которой, как он сказал, делятся только со случайными знакомыми на борту самолета в Рождественскую ночь. Она спросила, не сожалеет ли он, что мечта не сбылась.

— Нет, не сожалею, — сказал он. — Никаких сожалений. Я хотел быть таким писателем, как Хемингуэй. Тогда все хотели быть как Хемингуэй. Это была фантазия молодости.

Трудно было себе представить кого-либо, выглядящего столь не по-«хемингуэевски». Сосед Аликс был среднего роста, худ и тонкокост. На нем ладно сидел элегантный костюм. Ногти на его крупных породистых пальцах были тщательно обрезаны и опилены. На лице его было грустное и в то же время внимательное выражение. Он уловил состояние Аликс и подумал: бедная маленькая богатая девочка…

Они закончили обед. Самолет несся сквозь ночь. В салоне был полумрак. Они тихо разговаривали. Она рассказала соседу, что возвращается из поместья матери в штате Мэриленд после каникул, что мать ее уже в третий раз замужем и что она, судя по всему, с трудом справляется с жизнью.

Накануне Рождества дом матери был открыт для гостей, она вежливо поприветствовала собравшихся, а потом удалилась в свою спальню, переоделась в халат и в одиночестве съела свой обычный незатейливый ужин. Аликс сказала своему соседу, что происходящий между ними, абсолютно чужими друг другу людьми, разговор носит более откровенный характер, чем ее беседы с матерью. Мать считает, что раскрывать свои чувства — это дурной тон. Они разговаривали, близко наклонившись друг к другу, и мужчина ощущал запах волос Аликс.

— А вы, по-моему, плакали? — спросил наконец мужчина.

— Я плачу без слез, — ответила Аликс.

— А в чем же дело?

— Я чувствую себя такой одинокой.

— Все одиноки, все всегда одиноки.

Она не ответила. Через секунду они поцеловались. Сначала едва касаясь друг друга. Потом крепко, страстно. «Я хочу ее», — подумал он. Он все время стремился к чему-то. Он женат, но брак не был счастливым. Он гладил ее теплую шею, ее душистые волосы. Он взволнован, нежен. Аликс заплакала. Он не понимал почему, но не спрашивал. Она не похожа на тех женщин, которые плачут от жалости к самим себе. Может быть, потому, что она еще так молода. Наверное, ей лет восемнадцать. Он обнял ее, погладил по волосам. Они прошли в закрытую часть салона, и там произошло то, чего они оба хотели. Он не выпускал ее из объятий, был нежен с ней. Она и заснула в его объятиях. Он держал ее в объятиях все время, пока они летели над Атлантикой. Это было лучше, чем секс. Это длилось так долго!

В Орли к трапу подкатил лимузин. Она села в автомобиль и словно исчезла в его огромном салоне. Она выглядела такой маленькой рядом с огромным автомобилем, гигантским самолетом и зданием аэропорта, построенного в жестком современном стиле. Она совсем исчезает из виду, когда шофер захлопывает дверцу. Лимузин медленно трогается и растворяется в сером утреннем тумане. Она уехала.

Он пошел к зданию аэропорта в иммиграционный офис. Никто не сказал бы по его виду, насколько он растроган, насколько неотвязным для него на всю жизнь будет отныне образ девочки в черном, с глазами, скрытыми за стеклами темных очков.

Аликс на пути в Венецию, чтобы встретить Новый год с отцом и с Андреа. Она еще не знает, что они собираются разводиться.

Еще один развод добавится к «коллекции»: к разводу ее матери с отцом, к разводу ее матери и ее первого отчима, Слэйда Грэя. С мучительным беспокойством она думает, не разведется ли ее мать со вторым отчимом, не избрал ли уже ее отец третью жену себе…

Скорее всего, думает она, ее будущее замужество тоже обречено…

7

1970–1976 гг.

И Йейл, и Аликс были аутсайдерами. Разница была лишь в том, что он подчеркивал это, а она скрывала.

— Ты живешь так, как будто стыдишься того, кто ты есть, — сказал он ей в первые дни ухаживания. Он заметил, что она почти никогда не говорила о себе и изо всех сил старалась не подать повода кому бы то ни было подумать, что она ожидает к себе неординарного отношения. Она говорила, что скучает по работе, но боялась вновь окунуться в атмосферу ожесточенной конкуренции, созданную ее отцом и братом, боялась набить себе синяки и шишки и в эмоциональном плане.