Восточный конвой - Владимир Михайлов

— Какой — около двери?

— Ну, был снаружи, когда мы входили. Ты что — не заметил?

Охранник ничего не выражающим взглядом окинул Милова, еще секунду подумал, но все же поднялся, неспешно прошел до двери, на секунду-другую скрывшись за блоком нар, выглянул; недовольно вернулся обратно.

— Ну, что он?

Охранник хмуро глянул:

— Это у тебя в голове еще не улеглось. Мерещится. Нет там никого.

— Наверное, мерещится, — готовно согласился Милов. Допил чай и поднялся. — Тогда я спать пошел.

— А чего тебе еще делать, — согласился охранник, устраиваясь на лавке так, чтобы хорошо просматривалась дверь.

Раньше, конечно, никто из охраны не стал бы нести вахту внутри барака; но ведь тут не арестанты жили, а свои, такие же, ни в чем не виновные, ничем не наказанные и бежать никуда не собиравшиеся. Так что вообще вахты эти были данью прошлому, не более, чем формальностью.

«А от формальностей всегда неприятности», — .подумал Милов, укладываясь на место, с которого можно было наблюдать за охранником.

По миловским расчетам, наблюдение должно было продолжиться всего-навсего несколько минут, и это было очень хорошо, потому что до начала активности оставалось и в самом деле не так уж много времени.

Милов медленными движениями, как бы почти не сознавая, что он именно делает, не вставая, свернувшись в клубочек, приняв позу новорожденного, долго гладил всё те же свои ноги, толстые, с набухшими венами, которые, конечно, неудобно было показывать другим, — они свидетельствовали о возрасте и беспомощности, о необратимых изменениях, — гладил и ощупывал, и, как и во дворе, нашарил нужную точку и нажал. Тонкое одеяло, ему полагавшееся и которым он прикрылся, позволило Милову укрыть свои действия от любого наблюдателя — тот, надо полагать, немало удивился бы, и еще более — встревожился, заметив, как разошлась, без единой капли крови, кожа, открывая пустоту в том, что извне представлялось мускулами, но на самом деле было лишь накладкой, контейнером, так удачно прилаженным, что Милов и сам порою забывал, что это не его плоть; он давно уже привык к этому снаряжению и не ощущал от него даже и малого неудобства. Сейчас он действовал не размышляя, все действия с контейнерами были доведены до полного автоматизма еще давно, в других местах, задолго до того, как он оказался в Технеции. Опыта у него хватало… Раскрыв левый контейнер, достал оттуда — не флакончик, но мягкий пластиковый мешочек с жидкостью, наглухо запаянный, емкостью в пять кубиков; вложил в рот, растёр зубами и проглотил, ощутив резкий, но в чем-то даже приятный вкус жидкости; это нужно было, чтобы окончательно закрепить сознание, и означало, кроме прочего, что произошедшее с ним было в какой-то мере предусмотрено, хотя полной уверенности у снаряжавших Милова людей и не было. Милов тщательно закрыл контейнер, левый контейнер; правого он во дворе не касался: не требовалось, потому что если в левом находились средства, что могли ему понадобиться для предохранения самого себя от всяких неприятностей, то в правом, напротив, содержалась всякая всячина, предназначенная для причинения неприятностей другим. Теперь вот, похоже, наступала их очередь.

Правда, охранник должен был уснуть куда быстрее: минут через десять, самое крайнее.

Вот он зевнул; длинно, сладко…

Милов лениво поднялся с нар. Шаркая ногами, подошел к охраннику. Присел рядом. Тоже зевнул. Охранник покосился на него.

— Спать надо, не полунощничать.

— Привык перед сном выкурить последнюю…

— Бросать надо. — Охранник посмотрел внимательнее. — У тебя и сорт какой-то… У нас такого не курят. Это для Старших. Забудь.

— Придется, как видно, — согласился Милов. — Последние остались две штуки. Давай: одна мне, другая тебе — и всё с ними.

Охранник поколебался.

— Не полагается… — пробормотал он, хотя рука его по-технетски точным движением уже схватила предложенное. Милов поднес огонька. Душистый дымок на несколько мгновений окутал их. Охранник затянулся. Милов спокойно наблюдал за ним. Барак спал. Милов вытянул руки, чтобы принять на них тяжесть бессильно опускавшегося на лавку охранника. Помог улечься. Охранник дышал мерно, глубоко, разинув рот до предела. Всё было в порядке.

6

(95 часов до)

Двор был безлюден, но все-таки Милов не стал пересекать его, а обошел по периметру, стараясь все время оставаться в тени, какую бросали строения, освещенные яркими фонарями. Без происшествий приблизился к двери, из которой его тоща вывели, чтобы вручить метлу и тем самым включить в реализацию великого технетского смысла. Инструмент доя диалога с замком был у него уже в руке — из того же правого контейнера извлеченный. У двери он обождал немного. Никто не появлялся, в окнах было темно. Милов нашарил замочную скважину. Вложил щуп инструмента, нажал едва выступавшую кнопку на рукоятке. Больше ему ничего не нужно было делать — инструмент прилаживался к замку сам, такой техники пока в блатном мире не было; хотя, надо полагать, долго ждать не придется: обзаведутся и они. Но это сейчас Милова не очень-то волновало.

Дверь отворилась бесшумно; за нею была темнота, что несколько удивило Милова: обычно в такого рода помещениях оставляют свет даже и в нерабочее время, а кроме того, помимо электронной защиты, ставят и охранника, вооруженного и решительного. Здесь ничего подобного вроде бы не было; возможно, над этим следовало задуматься. Жаль только, что времени на размышления не оставалось. Лучше бы мне, пожалуй, вовсе не знать об отсчете времени, — промелькнуло в голове, — куда легче дышалось бы…

Дверь из тамбура в коридор была закрыта неплотно; медленно, сантиметр за сантиметром Милов отворил ее, каждое мгновение ожидая какой-то внезапной опасности, необратимой, как взрыв; ничего, однако же, не было. Он бесшумно двинулся по коридору, протянув руки вперед и чуть в стороны, словно готовясь заключить кого-то в объятия. К счастью, пока вроде бы некого было. Через каждые несколько шагов — останавливался, вслушивался. Было тихо, но он не доверял тишине. Поэтому остановился, пригнулся, снова раскрыл контейнер — левый, извлек слуховую капсулу, вложил в ухо. Настала очередь фотоаппарата, размером с бульонный кубик, заряженного пленкой, рассчитанной на сто двадцать кадров и смонтированного в одном блоке с фонариком-вспышкой — отечественным, дававшим необычно яркий луч, но рассчитанным лишь на немногие секунды действия. Им можно было и просто светить. Из правого контейнера хотел было достать хранившийся там нож-шпрингер с надежным стопором — но передумал и не стал вынимать его. Пошел дальше, на ходу восстанавливая в памяти расположение помещений и мысленно считая шаги. Теперь, держа фонарик в левой руке, правой он легко вел по стене; капсула передавала этот звук — в ее интерпретации шорох звучал, как работающее точило. Потом глухо ударил барабан; это пальцы перескочили на дверь. Милов застыл. Память подсказала, что именно эта дверь и была ему нужна: отсюда его вывели нынче вечером, послали бороться за чистоту — ничего не соображавшего восторженного технета. Ну, что же — двор он подмел чисто, краснеть за свою работу не приходилось.