Агиология - Елена Никулина

Еще один штрих. «Радость жизни монахи погубили», – говорят. Крайняя неправда! У монахов радость-то и есть, тихая, чистая, именно веселие души добродетельной. Ведь тот угар, то опьянение жизнью, которое принято называть «радостями жизни», – все это нечто мрачное, влекущее за собой пресыщение и болезнь похмелья. Вот отбившиеся от Церкви интеллигенты, действительно, радость жизни потеряли. Скажи, друг, много ли ты видел мирян, плачущих от радости? Ну, а мы, монахи, от радости, от умиления плачем и благодарим Господа за Его милость. Слезы умиления знает каждый монах, и перед этими слезами бледными и жалкими кажутся ему мирские радости.

Наконец, посмотри, друг, в святцы, и там найдешь достаточное свидетельство того, что монастырский быт легче приводит к Царству Небесному. Какой сонм преподобных, во иночестве подвизавшихся, прославляется Церковью? Если верить в Церковь, то к этому свидетельству следует отнестись со всей серьезностью.

Так вот еще, друг, смысл обетов монашеских уже с практической их стороны. Они создают удобный для спасения уклад жизни, а всякий уклад жизни для человека всегда значит многое. Ведь и нелепый уклад так называемой «светской» жизни немало обязанностей и приличий налагает, и тем самым, естественно, создает настроения лицемерия и пустоты. «Светский разговор» – разве это уже не стало синонимом «пустого разговора» или разговора лицемерного? «Светская любезность» – не синоним ли это лжи?

Но на чин монашеских обетов я хочу, друг, посмотреть и еще с одной стороны. Ведь чин пострижения – церковная служба и церковная молитва, которая совершается, конечно, не напрасно. Постригаемому испрашивается благодатная Божия помощь. Какие здесь замечательные молитвы! «Всещедрый убо Бог, и многомилостивый, Пречистый утробы Своея неизследимьм благости отверзаяй всякому приходящему к Нему с желанием и любовию теплою, рекий: аще бы и жена забыла исчадие свое, Аз же не забуду тебе и твое ведый желание, и к предложению твоему прилагая сущую от Него силу ко исполнению Своих заповедей, да восприимет, и обымет, и защитит, и да будет ти стена тверда от лица вражия, камень терпения, утешения вина, крепости податель, благодушия снискание, мужеству сподвижник, летая и востая с тобою, услаждая и веселя сердце твое, утешением Святаго Своего Духа»… «Огради его силою Святаго Ти Духа, во еже не мощи действовати над ним всякой сопротивной козни, терпение ему даруя к благоугождению Твоему», «Отъими от него всякую плотскую похоть, и безсловесная приимания, яко да отложением нечувственных власов соотложит и безсловесныя мысли же и деяния, и сподобится прияти иго Твое благое, и легкое Ти бремя, и взяти крест, и последовати Тебе Владыце». О постригаемом вставляются особые прошения в ектении: «О брате нашем (имярек) и еже от Бога покрова и помощи его, Господу помолимся». «О еже без порока неосужденно, и непреткновенно, исправити его намерение монашеского образа, Господу помолимся». «О еже пребыти ему во всяком благочестии, и благоговении и чистоте, Господу помолимся». «О еже отложити ему ветхаго человека, и облещися в новаго, по Бозе созданного, Господу помолимся». (N.B. просят того, что нужно, по апостолу, всякому христианину). «О оставлении и прощении грехов его, Господу помолимся». Не напрасны эти молитвы Церкви! Господь подает благодать Свою, которая монаху делает путь спасения более успешным, нежели это было бы без пострижения.

Скажу тебе, друг мой, и еще об одном преимуществе жизни монашеской. Все время я доказываю тебе, что идеал Христов един и для монахов, и для мирян, и что обеты монашеские морально нового в себе ничего не заключают. Не знаю, убедил ли я тебя. Знаю, что мирян в этой несомненной истине убедить очень и очень трудно, им выгоднее держаться противоположного истине заблуждения – тогда себя можно извинить и свалить вину всю на монахов; кстати, и душу отвести, ругая монахов. Но Господь и это заблуждение мирян обращает в пользу монахов. Каким образом? А вот каким. Будучи снисходительны к себе, к монахам миряне крайне строги. Принципиально, это, конечно, нелепо, но на деле монахам полезно. Со всех сторон вокруг монаха строгие судьи и беспощадные прокуроры. Вечно миряне «соблазняются» поведением монахов, хотя миряне в тысячу раз более соблазнительно ведут себя. Но это несправедливое и пристрастное отношение мирян к монахам на нас-то, монахов, налагает своего рода узду. Надел монашеские ризы и сразу стал всех соблазнять. Хоть соблазняются по недомыслию своему, а все же такое отношение мирян монаха связывает. Давать повод для соблазна ведь всегда неприятно. В присутствии мирян монах связан по рукам и по ногам. Монах засмеялся – уже соблазнились. Монах пошел по улице, поехал по железной дороге, сел в трамвай – и на него смотрят как на чудовище какое. Случалось мне ездить в трамвае в Париже с католическими монахами, те демонстративно достают молитвенник и читают, не обращая никакого внимания на окружающих. Мы демонстрациями не занимаемся, а только чувствуем себя связанными и смущаемся. Здесь тебя обругали, тут тебя осудили, там тобой «соблазнились» – ну и замыкаешься в свою келью, а это, конечно, полезно монаху. Мир и во внешнем смысле выталкивает из себя монаха, а такое внешнее удаление от мира тоже иногда может помочь монаху в спасительной борьбе с миром внутренним, то есть со страстями. Так, друг мой, самое заблуждение мирян касательно идеала Христова, будто бы этот идеал для мирян один, а для монахов другой, – это заблуждение вредно для мирян и полезно для монахов. Миряне, сбиваясь сами с пути спасения, загоняют монахов на этот путь как бы насильно.

Письмо мое, дорогой друг, затянулось. Может быть, я уже утомил тебя. Еще немного, и я кончу. Мне хочется сказать, с каким чувством следует всем смотреть на факт пострижения, если по-настоящему понимать смысл и сущность монашества. Один из членов общей вам Церкви, один из членов единого тела Христова дает обет серьезнее относиться к делу своего спасения, нежели он относился раньше, он выбирает и наиболее удобный для спасения образ жизни. Ведь это же торжество всей Церкви! Если постригаемый был плох, то он будет лучше; если хорош – еще лучше будет! Во всяком случае здесь победа добра, ибо торжественно свидетельствуется и обетом подкрепляется благое намерение. Любовь христианская должна сорадоваться истине (1 Кор.13.6). Славится ли один член, с ним радуются все члены (1 Кор.12.26). Особенно, конечно, должны радоваться близкие люди – друзья, родные. А что мы видим? Как часто родители, особенно матери, противятся монашеству своих детей?! Слезы проливают, не слезы радости, а слезы огорчения. А другие сочувствуют «горю». «Легко ли ей сына потерять». Позвольте! Не сказано ли в Писании, когда человек оставляет отца и мать? Не тогда ли, когда прилепится к жене (Быт. 2.24; Еф. 5.31)? Не тогда ли, когда мать обращается в «тещу»? Ведь монаху говорится только: «Да не возлюбиши ниже отца, ниже матерь, ниже братию, ниже коего от своих, ниже сам себе возлюбиши паче Бога». Так разве кому-нибудь из христиан нельзя сказать того же самого? А вот про женящихся прямо закон говорит, что отца и мать они оставляют. Да и без закона мы это знаем, потому что видим постоянно. А все виновато это разделение христианского идеала на мирской и монашеский. Для мирян аскетическая борьба со страстями считается необязательной, и так называемые «радости жизни» (понятие очень растяжимое!) почитаются чем-то подлинно ценным. Отказаться от «радостей жизни» – это, видите ли, равносильно смерти! Но «радости жизни» для всех христиан очень опасны. Что пишет апостол Павел? Вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем. Итак, да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его; и не предавайте членов ваших греху в орудие неправды, но представьте себя Богу, как оживших из мертвых, и члены ваши Богу в орудия праведности (Рим. 6.11–13). Надеюсь, согласишься, что здесь не о монахах говорится. А ведь с точки зрения апостола едва ли отказ от «радостей жизни» можно считать духовной смертью. И не должны ли, по апостолу, все христиане быть мертвецами для мира?

Так принципиальное недомыслие радость обращает в печаль. Сказывается иногда и нечто худшее принципиального недомыслия. Приходилось слыхать такие речи: «Как жаль! Такой молодой и уходит от мира, от радостей жизни отказывается! Как не стыдно его соблазнять к монашеству и постригать!». Ведь в этих словах уже целое настроение. Собственно, дескать, если и есть что ценное, так это – радости жизни, пусть и греховные, пусть и дурманящие. Сначала досыта нагреши (только досыта никогда не нагрешишь!), а потом, как станешь ни к чему не пригоден, тогда и спасайся, ступай хоть даже в монахи. А если бы считали идеал Христов общеобязательным и не смотрели бы на земную жизнь как на единственно ценную, то рассуждали бы иначе, примерно так: «Ах, как хорошо, как приятно! Такой молодой, и решается, и обещает серьезно заняться делом своего спасения? Дай ему, Боже, успеха! Побольше бы было таких среди нашей молодежи – лучше было бы, более радостно можно было бы смотреть на будущее!»