Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

— Ты, позволь уточнить, рассудила от нас отделиться?

— Уточняю: решила.

— Но если уж отделяться, то в полной мере, разреши заметить. Не надеешься ли ты, что мы при этом будем тебя по-прежнему кормить и одевать?

— Но я же сама еще не могу…

— Зато, кажется, вполне можешь заводить ранние связи. Хотелось бы тебя уведомить, что никто не обязывал меня откармливать жирных гусынь на потребу неизвестным мужикам!

С этими словами она закатила мне такую пощечину, что я повалилась на пол передней и осталась лежать, не в силах подняться. Повергла меня не столько сила удара, сколько тон последних фраз матери. Этот привкус глубочайшей личной обиды, намеренно и направленно нанесенной как раз ей, ущемляющей и обездоливающей именно ее, появился в витиеватых оборотах матери совсем недавно, после того как Юрка позвонил мне в день урока танцев, и с тех пор все усиливался и усиливался вплоть до нынешней пощечины.

Мать присела надо мной, потянула за руку — поднять, но я вырвала руку и продолжала валяться, разглядывая оказавшиеся у самых глаз старые, в бордово-промастиченных трещинах паркетины.

ПО ИХ РОВНЫМ КВАДРАТАМ ДО ВОЙНЫ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ ВАВИЛОВ, КАК БРЕВНО, ТАЩИЛ В КАРЕТУ «СКОРОЙ ПОМОЩИ» МОЕГО ДЕДА, ОТПРАВЛЯЯ ЕГО НА СМЕРТЬ В БОЛЬНИЦУ И ТЕМ САМЫМ СПАСАЯ ОТ ДЕЙСТВИЯ «НАПИСАННОЙ НА ДЕДА» БУМАГИ, — ТАЩИЛ НАД ЭТИМИ САМЫМИ ИЗВИЛИСТЫМИ ТРЕЩИНАМИ, В КОТОРЫЕ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАДОЛГО ЗАБЬЕТСЯ МЕЛКАЯ СТЕКЛЯННАЯ КРОШКА ОТ СТАЛИНСКОГО ПОРТРЕТА, ЧТО МЫ С МАТЕРЬЮ РАСКОЛОТИМ НОГАМИ ВСЁ НА ТОМ ЖЕ МЕСТЕ.

Несвершенное

…Едва мы встретились, я заканючила уже привычным тоном:

— Юр, вот какое дело. Завтра по химии опыты с керосином, нам сказали по литру принести. Надо сейчас в керосиновой купить, в школу оттащить и где-нибудь там оставить, чтоб завтра с утра раннего этим не заниматься. Поможешь портфель донести?

— Об чем речь, Ник? Надо, значит, железняк, купим и допрем, хотя и фартовей время могли бы проваландать. Хряем в керосинку.

Мы похряли моей обычной утренней дорогой в школу и вскоре вошли в «керосинку». Я так любила эту лавчонку, что в младших классах нарочно, даже посланная не за керосином, забегала туда нюхнуть ее жирного москательно-скобяного воздуха. Он состоял из керосинового, мастичного, скипидарного и кисло-железного слоев. Керосин тяжко и сытно бултыхался в оцинкованных резервуарах, откуда его черпали специальным ковшиком и через воронку вливали в покупательскую посуду; аппетитные пласты рыжей мастики отваливались под узким длинным ножом продавца на оберточную бумагу и затем взвешивались на зеленых весах в виде двух колеблющихся и встречно уравновешивающихся «уточек»; на полках теснились занятнейшие инструменты, в том числе и моя давняя мечта — разновес, набор никелированных гирек, мал-мала меньше, в уютных гнездышках деревянного футляра.

Заманчивей керосиновой лавки была лишь воскресная утренняя пробежка с бачком на зов сиплого рожка керосинщика, который раз в неделю привозил на телеге, запряженной гнедой лошадкой, свою голубую бочку к самому углу Малого и Гатчинской. Аккуратно и маслянисто расчесанные хвост и гривка лошадки казались обработанными тоже прокеросиненным гребнем. Но старый керосинщик уже года четыре не показывался в наших местах, не хрипел призывно его рожок, не пофыркивала терпеливая лошаденка, переминавшаяся на горбушечных булыгах мостовой, не выстраивалась, брякая бачками, веселая очередь к крану, не лилась из него плотная, пахучая, золотистая струя под прибаутки керосинщика. Он уехал куда-то туда, куда уезжает все, или, наоборот, туда, откуда все приезжает, а может быть, это одно и то же?

Но сейчас мне было не до прелестей керосиновой лавки, я еле дождалась, когда наконец наполнят мои две бутылки и Юрка заткнет их туго свернутыми газетными затычками. Я полезла в карман, но Юрка остановил меня:

— Ты это брось, при мне свою монету ухойдакивать, — и расплатился.

Как и раньше, я отчетливо ощутила его надежную и непрошеную опеку, но вместе с тем почему-то и скуку. Мы поставили бутылки обратно в портфель и похиляли к школе.

— Слушай, а шухера не будет? Вдруг кто из подруг или из учителей, того не легче?

— Не влияет, наши все давно разошлись, сейчас вторая смена, малышня там всякая, гранит науки грызет.

— Как скажешь. Хозяин — барин.

Смеркалось, и во всех четырех этажах «тюрьмы народов» разрозненно светились окна второй смены. Под этими электровзорами школы мы пересекли пустырь и подошли вплотную к зданию. Впервые я оказалась так близко к женской средней не одна, с парнем; сейчас, конечно, безопасно, но все-таки…

Я повела Юрку прямиком к правому, «черному» крыльцу школы, за которым, как я знала, находилась котельная. В стенке крыльца зиял неровно прорубленный лаз, дыра для ссыпания угля. Этот ход я давно учла, так что все шло по плану.

— Здесь, под крыльцом, и припрячем бутылки до завтра. Не тащить же их сейчас через всю школу в химический каб, да там все равно и заперто. Утром я бутылки отсюда по дороге хватану.

Вместе с оползающим под ногами углем мы ссыпались в белесую от пара мглу лаза. Здесь и пахло паром, если он может пахнуть, и гретым деревом, как в банной парилке. Очень далеко впереди брезжил свет, слышались отрывистые мужские голоса и ровное, владетельное гудение МОЕГО под котлами. Ноги царапали навалы поленьев, какие-то железяки, кучи шлака. Юрка прислонил бутылки к поленьям и, пользуясь нашей незримостью, несколько раз поцеловал меня. Можно бы даже усесться на дрова и вдосталь целоваться, так в этой теплой мгле было безопасно и уединенно; чересчур, пожалуй, безопасно и слишком уединенно. Юрка потянул меня обратно:

— Пошкандыбали отсюда, Ник?

— Знаешь, Юр, я выйду, и с парадного крыльца — в школу, книжку в библиотеку сдать. — Книжка о Гуле Королевой, все еще лежала у меня в портфеле. — А ты, если тебе надо, шкандыбай.

Я начинала понимать, какую совершила ошибку. Он не должен и подозревать, что я замыслила. Ну зачем его с собой поволокла? Не могла, что ли, портфель сама дотащить? Сейчас он не только уйдет, но и меня утянет, не оставит. И верно.

— И гудбай, гражданочка? — Все-таки у него это точно служило угрожающим вступлением к последующему «мужественному» развороту. — Портфельчик вам доперли, можно рабочую силу и в отгул?

Того не легче! Теперь придется лететь за ним по пятам, упрашивать и заглаживать. Мало, что задуманное срывалось, еще и ссора в придачу?.. Мы вылезли из-под крыльца на пустырь.

— А куда пойдем, Юр? — спросила я почему-то капризно.

— Знаешь, Ник, понимаешь, — заторопился он, уже словно извиняясь, — получку на завтрашнее утро передвинули, в аванс у нас это всегда. Так