Зороастр - Гюстав Флобер

Но прежде чем он ушел из дворца, Бай, второй пророк сделал некоторые намеки, показавшиеся ему не вполне ясными; однако, из них видно было, что Бай обещал Осии, лишь только ведение дел из рук престарелого Руи перейдет ко второму пророку, то он назначит его, Осию, главным военачальником, которым теперь был ассириец по имени Аарсу; это скорее встревожило Осию, чем обрадовало, потому что на него налагалась тяжелая обязанность. Каждые два года восточная граница должна быть открыта для евреев, чтобы они могли выйти в пустыню для принесения жертвы Богу. На этом Моисей сильно настаивал, а между тем, согласно закону, никому не дозволялось переходить эту узкую восточную границу, застроенную укреплениями, без особого разрешения начальства.

Но все же Осия вышел из дворца очень довольный, надеясь на лучшую участь для своих единоплеменников, что же касается до него самого, то вся его будущность представлялась ему в радужном цвете. И Осия спрашивал себя, достоин ли он этой девушки, можно ли ему думать об обладании этой вдохновленною Богом пророчицы.

Однако, по возвращении Осии в лагерь, его ожидала там неприятность; он с ужасом узнал, что Ефрем тайком ушел из палатки и скрылся неизвестно куда. Скоро оказалось, что многие видели юношу, идущим по дороге в Танис; тогда Осия приказал своему верному оруженосцу отыскать в городе мальчика и сказать ему, чтобы он отправился следом за дядей в Суккот.

Затем военачальник простился со своими подчиненными и пустился в путь с одним только слугою.

Горько было воинам расставаться со своим начальником, который делил с ними все трудности боевой жизни! Многие поседевшие на службе люди проливали горькие слезы. Сам Осия не выдержал и первый раз после кончины матери, когда воины дружным криком пожелали ему счастливого пути, он отер катившиеся по его смуглым щекам слезы. Он еще никогда не был так тронут, как в то время, и все эти честные воины выросли в его мнении.

Пока Осия несколько придерживал коня, проезжая по улицам столицы и приближаясь к гавани, он задумался обо всем, с ним случившемся, а также и о странном исчезновении племянника, так что почти не обращал внимания на стоявшие на якоре корабли, на пеструю толпу судохозяев, принадлежавших ко всевозможным племенам Африки и Передней Азии, торговцев, моряков, носильщиков, воинов и придворных служителей, последовавших за фараоном из Фив в город Рамзеса — Танис.

Осия не обратил также внимания и на двух мужчин, принадлежавших к государственным чиновникам, хотя один из них был начальником стрелков и кивнул ему головою.

Оба встречные свернули в ворота храма, чтобы не попасть в столб пыли, которую все еще крутил по дороге западный ветер.

Горнехт напрасно старался обратить на себя внимание Осии, который так был погружен в свои мысли, что не замечал ничего. Тогда спутник начальника стрелков, — это был Бай, — сказал ему:

— Оставь его! Он еще успеет узнать, что сталось с его племянником.

— Как хочешь, пусть будет по-твоему, — ответил Горнехт и затем стал продолжать прерванный рассказ.

— Несчастный мальчик имел ужасный вид, — сказал он.

— Неудивительно, — прервал его пророк, — он довольно пролежал в пыли на дороге. Но что понадобилось твоему домоправителю в лагере?

— Я сказал, что вчера у мальчика была сильная лихорадка; тогда Казана уложила в корзинку вино и бальзам и послала домоправителя в лагерь.

— К мальчику или к военачальнику? — спросил с лукавою усмешкой Бай.

— К мальчику, — решительно возразил Горнехт и наморщил лоб. Затем он опомнился и продолжал, как бы извиняясь: — Ее сердце мягко, как воск, а этот еврейский мальчик… да ты вчера сам видел его. — Красивый юноша, совсем во вкусе женщин, — смеясь сказал жрец, — кто ласкает племянника, тот желает угодить и дяде.

— Вряд ли у ней было это в голове, — сурово возразил Горнехт и затем опять продолжал: — мой Хотепу нашел мальчика в бессознательном состоянии и если бы не подоспел во время, то ему бы плохо пришлось, так как пыль…

— Превратила бы его в горшечную глину. Ну а потом?

— Тогда мой домоправитель увидел что-то блестящее в пыльной куче…

— И он, конечно, не поленился нагнуться?

— Совершенно верно. Мой Хотепу нагнулся и увидел широкий золотой наручник, который носил Ефрем, и это во второй раз спасло ему жизнь.

— Самое лучшее то, что мальчик опять в наших руках.

— Я очень обрадовался, когда он открыл глаза. Затем ему стало легче и врач говорит, что эти люди живучи, как молодые коты: им все сходит с рук. Однако, у него сильная лихорадка, он все бредит на своем языке и кормилица моей дочери из всех его слов могла только расслышать имя Казаны.

— Опять замешана женщина.

— Оставь эти шутки, — рассердился Горнехт и прикусил губы. Какое может быть тут чувство: вдова и мальчик с еле пробивающимся пушком на верхней губе.

— В такие молодые годы, — продолжал неумолимый жрец, — вполне расцветшие розы скорее притягивают к себе молодых жучков, чем бутоны, и в данном случае — прибавил он более серьезным тоном — это превосходно! Мы поймали в сети племянника Осии и от тебя будет зависеть не выпускать его.

— Ты думаешь, — воскликнул воин, — что мы должны ограничить его свободу?

— Именно.

— Ты придаешь большую цену его дяде?

— Конечно! Но государство для меня дороже.

— Этот мальчик…

— Мы имеем в нем прекрасного заложника. Меч Осии был для нас очень полезен, но если рука, владевшая им будет подчинена влиянию того, могущество которого нам хорошо известно…

— Ты говоришь о еврее Мезу?

— Тогда Осия нанесет нам такие тяжелые раны, которые еще никогда не приходилось нам получать от наших врагов.

— Однако, я несколько раз слышал из твоих же уст, что он не способен изменить присяге.

— Я этого и не отрицаю; он даже доказал это сегодня на деле. Но для того, чтобы освободиться от данной клятвы, он сунул голову в пасть крокодила. Но если действительно сын Нуна настоящий лев, то в Мезу он найдет верного союзника. А это заклятый враг Египта, и при одной мысли о нем у меня поднимается вся желчь.

— До нас все еще доносятся крики несчастных матерей и отцов, потерявших своих первенцев и этого уже достаточно, чтобы ненавидеть Мезу.

— А наш фараон забывает о мести и посылает к нему Осию.

— Ведь это, кажется, с твоего согласия?

— Совершенно верно, — ответил жрец с насмешливой улыбкой, — мы ведь послали его, чтобы он построил мост. Ох, уж этот мост! Высохший мозг старика предлагает соорудить его, а фараон хватается за эту мысль, лишь бы только не плыть через пучину; он забыл о мести. Что ж, пусть Осия попробует! И если он вернется к нам с победою, то я пожелаю ему всякого благополучия; но раз только этот человек будет на нашем берегу, то мы, храбрые египтяне, постараемся сломать столбы под ногами вождей его народа.

— Конечно, только нашего военачальника мы также потеряем вместе с его единоплеменниками, если с ними случится то, чего они заслуживают.

— Пусть это так кажется тебе.

— Но ведь ты умнее меня.

— В данном случае ты заблуждаешься.

— Но что же мне делать?

— Как член военного совета, ты обязан выразить и свое мнение, а я считаю долгом указать тебе, куда поведет этот путь, по которому ты следовал за нами с завязанными глазами. Так слушай меня и соображай: когда в совете дойдет очередь до тебя… Верховный жрец Рун стар…

— И ты принял на себя половину его дел.

— Желал бы я, чтобы с него сняли и все дела! Не за себя я хлопочу, нет! Но я желаю благоденствия моей стране. У нас вкоренился обычай считать мудростью все, что исходит из уст старика и между членами совета найдется очень мало людей, которые бы с ним не соглашались; вот потому все и идет у нас кое-как, благодаря его неумелому управлению.

— Так ты желаешь знать мое мнение? — воскликнул Горнехт. — Я не задумаюсь отдать все, лишь бы низвергнуть…

Жрец закрыл ему рукою рот и посоветовал быть осторожнее, потом пододвинулся к нему и тихо сказал:

— Меня ждут во дворце, итак, выслушай меня еще: если Осии удастся дело примирения, то его народ вернется — виновные и невиновные. К новым мы должны причислить все колено нашего военачальника, называемое ефремовым, начиная от старого Нуна до мальчика в твоем доме.

— Мы должны пощадить их, но ведь Мезу также еврей, что мы ему сделаем?

— Подобные дела не обсуждаются на улице и нет ничего легче, как посеять вражду между двумя мужчинами, которым случится властвовать в одном и том же кругу действий. Я позабочусь о том, чтобы Осия одержал верх; тогда должен фараон, будет ли он называться Менефта или, — тут он еще понизил голос — или Синтах, все равно; фараон, говорю я, должен дать ему самую высокую должность и он этого заслуживает, потому что хорошо поймет, какую пользу мы желаем извлечь из его действий. Существует, Горнехт, такое блюдо, от которого никто не отказывается, раз он его попробовал.