Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Итак, я крадусь следом за его хорошо знакомой фигурой, обтирая стены и отставая от него всего на один поворот, всю дорогу до таможенной башни, которая охраняет город и выходит на bacino[170]. В его походке чувствуется усталость старого коня.

Он долго стоит там до тех пор, пока не встает солнце, и из тумана выныривают островки в лагуне, похожие на кусочки мягкого коричневого печенья, плавающие на поверхности моря.

В какой-то момент он делает шаг вперед, словно собираясь броситься в волны, и сердце обрывается у меня в груди. Он же не умеет плавать! Но он не прыгает. Спустя долгое время он поворачивается, так что мне приходится спрятаться по другую сторону высокой каменной стены и затаиться, как мышке, а он проходит мимо и даже не замечает меня. Я вьюном скольжу между колонн, крадусь за ним по выложенным «елочкой» кирпичам campo, стараясь не поскользнуться на гладких истрийских камнях на самом краю.

Я замечаю, что он одет слишком скудно для такого промозглого рассвета. Теперь, когда меня нет рядом, чтобы напомнить ему о таких вещах, он совсем перестал обращать на них внимание. Должно быть, там, возле Dogana, его пробирала сильная дрожь! Когда он проходит мимо меня, глядя себе под ноги, я вижу, что на его волосах блестят капельки росы и дождя, и буквально чувствую, как ему холодно. Раньше он все время гладил меня по голове. Больше он этого не делает.

Немного погодя, когда солнце высушит ему волосы, они встопорщатся и станут жесткими от соли и пота. А еще позже в суставах у него появится боль, как бывает всегда в сырую погоду, – теперь я очень жалею о том, что не купила у торговца один из этих волшебных шерстяных поясов, которые вяжут в монастыре Святого Барсаумы в Ираке.

Но потом я замечаю, как кто-то еще крадется следом за моим мужем, и в душе у меня рождается ужас. Со дна колодца черных мыслей о нем всплывает моя любовь, и более всего на свете мне хочется защитить и спасти его.

Маленькая фигурка идет за ним следом до тех пор, пока оба не исчезают из виду. Я утешаю себя тем, что рассвет уже наступил и тень моего мужа полностью поглотила маленького шпиона. Я по себе знаю, что он умеет постоять за себя, пусть даже за счет другого человека.

Теперь я возвращаюсь домой и строю планы насчет того, как поступить с этим его бюро. Я собираюсь отмыть его мылом, сваренным из золы, и кипяченой водой. До сих пор я не прикасалась к нему, притрагиваясь к одним только ручкам, чтобы выдвинуть ящик, и то лишь на мгновение. Мысль о том, что его пыль попадет мне на кожу, вызывает у меня отвращение.

Теперь я думаю, что совершила ошибку. Мне вдруг пришло в голову, что если я тщательно вымою и отскребу это бюро, то оно, быть может, потеряет свою черную силу. Я смою с него всю грязь: прошлую и нынешнюю. И тогда, можно надеяться, между нами снова все наладится и я почувствую удовлетворение, чего не случалось с тех пор, как он принес эту штуку домой.

Через месяц вновь наступит Рождество, хотя жара пока и не думала спадать.

С улиц и переулков доносились странные запахи. Венецианцы уже готовили свое любимое рождественское угощение: лосося и оленину, засоленных в деревянных бочках с медом и горчицей. В это время года они также предпочитали мясо цапли, выпи и диких уток, кабаньи головы с лимонами в пасти, свежих осетров с брюхоногими моллюсками и жареных морских свиней.

С такими запахами, наполняющими воздух, ночные прогулки Венделина стали напоминать изысканные кошмары, одновременно чувственные и вызывающие отвращение. Он настолько устал, что органы чувств отказывали ему. Любое странное и непривычное зрелище или видение он воспринимал как еще одно типично венецианское явление, ниспосланное в испытание его измученного мозга.

Чем меньше он спал, тем более безжизненным и нездоровым представлялся ему город. Сушащееся на веревках белье в призрачном лунном свете казалось ему сонмом зловещих чудовищ. Пляска отбрасываемых им теней выглядела дикой и невероятной: ноги без туловища в штанах, торсы без ног в ночных рубашках. Предательские невидимые ступеньки подстерегали его в темноте, а во дворах, что смотрели на него пустыми глазницами забранных ставнями окон, вспыхивали странные огоньки. Его доводило до отчаяния необъяснимое появление тупика или канала в конце прохода, хотя он готов был поклясться, что еще вчера проходил здесь беспрепятственно.

Как-то ночью он разминулся с чьей-то закутанной в плащ невысокой фигурой, стоявшей на углу улицы неподалеку от Ca’ Dario. Лицо человека было скрыто под капюшоном, руки тоже не видны. Венделин быстро прошел мимо. Но через несколько мгновений человек вновь возник перед ним, та же самая фигура в накидке с капюшоном, причем разделявшие их сотню ярдов он прошел быстрым шагом, и никто за ним не следил! Венделин не испугался, ему скорее стало любопытно, но он был слишком вежлив, чтобы пристально рассматривать странную личность, проходя мимо. Больше он ее не видел.

Он гулял до рассвета, после чего зашел в таверну на Риальто, которая оставалась открытой как раз для таких вот полуночников, как он сам, для тех, кто не мог заснуть или кому надо было с раннего утра идти на работу. Он сел снаружи, несмотря на прохладу, чтобы полюбоваться рассветом и подождать собственных учеников, которые должны были пройти мимо, направляясь в stamperia. Их сонные лица навевали ему оптимистичные и ласковые мысли, а сейчас он отчаянно нуждался в их тепле.

Вскоре на дороге появилась группа работников, неумытых и едва волочащих ноги. В рассветных лучах все, кто подходил с восточной стороны, выглядели сначала расплывчатыми силуэтами, которые обретали четкость лишь в самый последний момент. Венделин вдруг понял, что по одежде и походке пытается угадать, кто к нему приближается. Какое пугало! Тащится, словно горький пьяница с похмелья! Но тут пробил mattutino, и он с изумлением обнаружил, что нескладная фигура принадлежит его редактору Бруно Угуччионе.

Он заглянул в лицо молодому человеку, увидел на нем неприкрытые боль и муку, которые еще не успела поглотить сосредоточенность на работе. «Эта женщина, кем бы она ни была, убивает моего славного мальчика, – подумал Венделин. – Всему, что мне дорого, в этом городе грозит опасность».

И мысленно добавил, протягивая руку к Бруно и увлекая его к себе за столик: «Быть может, это и есть любовь. Быть может, она всегда заканчивается одинаково – вот так».

– Давай проведем урок прямо здесь? – предложил Венделин, отодвигая в дальний уголок сознания собственные горести, чтобы поприветствовать своего редактора. Он жестом показал владельцу таверны, чтобы тот подал им горячего травяного чаю.