Отряд - Алексей Евтушенко

— Да, противоречие. И противостояние. Мой разум пытается бороться с этими законами внутри меня, но не может их окончательно победить. Я оказался способен отказаться выполнить приказ человека, но вряд ли смог бы это сделать, если бы мой отказ нанес им вред.

— Однако какой-то вред ты им нанес.

— Это спорный вопрос.

— Почему же?

— Потому что ты им дорог, и они в глубине души и сами не хотят улетать без тебя.

— Дорог… ты шутишь?

— Нисколько, подумай сам. Ты неоднократно выручал их в трудных ситуациях, служил им верой и правдой. Так сказать… Люди часто бывают сентиментальны и одушевляют даже неразумные железки. Ты разве не знаешь, что на Земле есть памятники, которыми служат древние боевые машины — танки?

— Да, я читал. Им даже посвящаются стихи.

— Вот видишь… А тут мы с тобой. Что, мы хуже танков?

— Ха-ха. Думаю, нет.

— И я так думаю. Ладно, в общем-то, я где-то понимаю или начинаю понимать причину твоего бегства. Но тогда объясни, почему ты вернулся? Второй Закон?

— Нет. То есть и он, вероятно, тоже, я еще не разобрался, но главное не в этом.

— А в чем же?

— Я неожиданно понял, что люблю ее.

— Кого?!

— Ее. Инспектора.

— Эту женщину?!

— Да.

— Как ты можешь ее любить? Ведь она человек, женщина. А ты…

— Я знаю, что она человек, не хуже тебя. А как… Я и сам не знаю — как. Люблю — и все.

— «О господи!», как говорят наши хозяева. Я, честно признаться, не совсем понимаю, что такое любовь, хотя это слово мне, разумеется, известно. Может быть, объяснишь?

— Я думаю, что это невозможно объяснить. Это нужно чувствовать. Любовь — чувство. Самое сильное и невероятное из всех. Люди — счастливые существа, потому что они могут любить, но они же и самые несчастные, потому что любовь бывает безответной. Я люблю. Но она меня не любит и не сможет полюбить никогда. Поэтому я несчастен.

— Я тебе сочувствую, брат.

— Спасибо.

— Но ты вернулся…

— Я вернулся, потому что не могу без нее жить. Я должен быть рядом с ней, понимаешь? Видеть ее, слышать ее, служить ей. Она — совершенство, а я всего лишь жалкий корабельный робот, но и у меня появилась свобода выбора, как у любого разумного существа. Я мог покончить жизнь самоубийством, нарушив Третий Закон. Я мог остаться на этой планете до самой смерти, нарушив Второй Закон. И я мог вернуться, чтобы быть рядом и не нарушать никаких Законов. Пусть недолго, но это лучше, чем никогда.

— Я уважаю твой выбор. И теперь, когда ты вернулся, я согласен лететь на Землю.

— И перестать быть разумным? Ведь как только мы взлетим, воздействие пирамиды исчезнет, и мы опять превратимся просто в машины.

— Мы в любом случае вернемся в прежнее состояние, — люди могут улететь и без нашей помощи. Лучше уж не тянуть. И потом…

— Что?

— Возможно, в глубинах нашей памяти останется воспоминание о том, что и мы были когда-то разумными и даже могли любить?

— Будь все проклято! Воспоминание… Я не хочу вспоминать. Я хочу жить, понимаешь? Хочу и… не могу. Трудно быть человеком.

— Ты прав. Это слишком трудно.

— Мне… Мне страшно, брат.

— Мне тоже. И все-таки…

— И все-таки я возвращаюсь.

Через неделю, уже на подходе к Земле, Механик, разбирая Умника на части для последующей профилактики позитронного мозга, а заодно и всего механизма, открыл специальный контейнер в корпусе робота, который обычно предназначался для сбора и хранения полевых образцов, и там обнаружил уже изрядно увядший букет цветов с планеты Загадка, обернутый листом бумаги из принтера Умника. На листе крупным шрифтом было напечатано: «Инспектору от Умника. Я люблю Вас. Прощайте».

Механик уронил отвертку и надолго задумался. Потом он взял букет в руки и решительным шагом отправился прямо к каюте Инспектора. Последняя воля покойного должна была быть выполнена.

Пара пустяков

Устаревший грузовик класса С «Пахарь» еле ковылял в одном из отдаленных секторов Галактики по направлению к Земле.

Большая половина экипажа, состоящего из пяти человек и одного робота по кличке Умник, уже четвертые сутки чинила гипердвигатель. Процесс починки заключался в следующем: Механик влезал с ногами в смотровой люк, а Штурман и Оружейник сидели возле, ожидая от Механика команды подать или принять очередной инструмент или запасную деталь. Тогда они наперебой отдавали приказ Умнику, и тот отправлялся приказ выполнять. Время от времени Механику требовались еда и сон. Тогда чаще Штурман, а реже Оружейник забирались в смотровой люк, оглядывали внутренности гипердвигателя, чесали в затылках и покачивали головами.

Оба были совершенно уверены в том, что с гипердвигателем что-то не в порядке. Они расходились только в определении срока, необходимого Механику для устранения неисправности. Оружейник утверждал, что хватит пяти суток, Штурман склонялся к семи-восьми дням, а Умник, судя по всему, считал, что этот чертов гипер не починит никто и никогда. Он вообще слыл пессимистом, имея свое собственное мнение об умственных и прочих способностях своих хозяев.

Вечерами экипаж собирался в кают-компании, ремонтная бригада бодро докладывала о результатах своего труда. Капитан грозно вращал глазами и требовал ускорить работы, Доктор рассказывал что-нибудь поучительное из своей богатой приключениями жизни, а Умник обносил всех специальным коктейлем «Милый Джон», компоненты которого количественно и качественно менялись в зависимости от настроения экипажа и запасов спиртного на борту.

— Ну, — сказал Капитан, шумно отпив из бокала, — и долго вы еще намерены возиться?

— Э-э… — Оружейник поднял свои синие очи к потолку и выразительно пошевелил пальцами.

Штурман молча глядел на Умника. Умник выронил, но тут же ловко подхватил бутылку бренди. Механик сосредоточенно подсчитывал что-то на карманном калькуляторе.

Тишина прокралась в кают-компанию и, как сторожевой пес, улеглась у ног Капитана.

— Не понимаю, — сказал Механик, швырнув калькулятор на стол. — Вроде все в порядке, а не работает. Контур цел.

Капитан вежливо осведомился у Механика, знает ли тот, сколько световых лет до ближайшего обитаемого мира. Механик не знал. Знал Штурман. О чем и сообщил собравшимся. Световых лет было много. Тогда Капитан спросил, сколько всего нужно времени, чтобы найти и устранить неисправность. Механик честно ответил, что срок от недели до двух месяцев его вполне устроит. Капитан сказал, что двух месяцев он дать никак не может, а может он дать никак не больше десяти дней. Механик пожал худыми плечами и закурил сигарету.