Беломорско-Балтийский канал имени Сталина - Сборник Сборник

«По выходе из камеры, — пишет в своих заметках Ананьев, — я готовился к тяжелой физической работе в условиях тюремного быта, и, только приехав в Шижню, я увидел и понял необыкновенные вещи, до которых не додумался ни один из самых гуманных мыслителей цивилизованной Европы… вернуть заключенных в семью трудящихся путем их перевоспитания и приучения к коллективному труду».

Один из бригадиров, бывший тридцатипятник, погибший от несчастной случайности, произнес замечательные, полные высокого настоящего пафоса слова:

«Я сделал вам шестьдесят три человека. Думаю, что они заменят меня одного и я могу умереть».

Эти слова врезались в память старого инженера.

Встает Ананьев раньше всех. Зима. Сыплет снежок. Снежок сыплет на рельсы. Ананьев обходит пути и проверяет чистильщиков снега.

Нужно промести рельсы, прочистить стрелки, тогда вагонетки пойдут спокойно. У Ананьева есть на узле специальные люди, которые подбирают брошенные вещи. Он не допускает беспорядка. Нужно ему, чтобы все было как на ладони. Рельсы разметены. Можно итти пить чай.

Нужно пойти после чая на трассу, посмотреть, правильно ли лежат трапы, есть ли где развернуться автомобилю и тачке. Если все предусмотреть заранее, то суеты не будет. Остается и время свободное. В свободное время нужно думать о бараках, столовых.

В столовой должно быть так чисто, чтобы работник удивился. Тогда с него самого можно спрашивать чистую работу.

У Ананьева есть умение вытаскивать людей.

На бетон он взял человека, по профессии юриста. И хорошо человек на бетоне работает.

Ананьев понимает — бетон у него зимний, такого еще нигде не клали. Бетон у него рассчитанный по минутам, недаром на работе везде висят ходики, тикают на строительстве, как на кухне. Греют воду, песок, тщательно берегут цемент, правильно трамбуют положенный бетон.

Спокойно строит Ананьев.

— Работают же так на Выг-острове, — любил повторять Френкель.

В Шижню надо ехать через Сороку. Стоит Сорока у Белого моря. Дуют с моря ветры, прижимая к земле низкорослые кусты. Сорока — древний поморский поселок. Наскоро сколоченные дома. На улицах можно встретить… негритят. Это следы интервентов. В Сороке деревянная мостовая. Курить не разрешается. Чтобы выкурить папиросу, надо ходить за город, где стоит бочка с водой.

Езды от Сороки до Шижни километров шесть.

Шижня — остаток смутного времени.

Сюда бежали остатки крестьянских болотниковских ратей, восставших против бояр. Шижня — скопление двухэтажных построек, пристроечек и бань. Идешь, огибая встречные дома. Сухая канава делит Шижню пополам.

На другом берегу в выцветшем доме сосредоточена жизнь Шижненского узла. Здесь Управление. Здесь Дели — руководитель переноса Мурманки.

За спиной дома роют подходный канал к 18-му шлюзу.

Плотники пригоняют отбойные брусья. Красивая будет опалубка у прораба Кракушина. Он — руководитель шлюза. Приехал прямо от проектировочного стола. Сначала жил неохотно. Кабинку обил одеялами. Живет без приключений, если не считать выговора от начальства за то, что он в ущерб работе зачитывается «Евгением Онегиным».

За шлюзом, на заросшем травой берегу, дощечка с надписью: «Здесь 194-й канал». Он почти подходит к Белому морю. У края канала находится последний шлюз…

А вот здесь работа шла так себе

Реорганизация Шижненского узла началась с того, что Успенский начал тормошить прорабов. Между Сосновцом и Шижней был заключен договор соцсоревнования, и это послужило крепким толчком для оживления работы.

Как только Успенский приехал, он сразу посадил двух-трех десятников за безобразия и вообще навел порядки.

Но положение было серьезным. Начать с того, что запоздал канал, соединявший последний 19-й шлюз с Белым морем. Он так и назывался «Морским каналом».

Там грунтом является иольдиевая глина, жидкая, как мыло. Из нее действительно потом делали мыло, обрадовавшее прачек.

Придумал это Стабровский, наркомводский руководитель работ на Морском канале.

Наркомвод, которому было сначала поручено это сооружение, пустил гусеничные тракторы с черпаками, но они то и дело застревали в глине.

Работы шли плохо.

Прорабы разводили руками.

— Что ж мы можем поделать, если работаем в Наркомводе?

Положение было такое, что люди говорили:

«Вот канал скоро будет закончен, приедет правительственная комиссия, мы пропустим ее через 19-й шлюз и высадим на перемычке недобранного Наркомводом Морского канала у самого Белого моря».

Работа в конце концов была передана Белбалтлагу.

Появилась землечерпалка «Карская», и дело пошло в ход.

«Карская» быстро вычерпала глину, освободив проход первому пароходу в Белое море.

Шижненский узел действительно несколько отстал. Сборку ворот и установку затвора тоже порядком задержали, и теперь для этих работ оставалось времени не больше полумесяца.

Сюда Успенский бросил лучшие краснознаменные фаланги Надвоиц, трудколлективы Шавани и сменил технических руководителей. На соединительный 194-й канал встал прораб «миллионщик» Шадрин. «Миллионщиком» его называли за то, что он на разных участках строительства насыпал в плотины и дамбы миллион кубов земли.

Так отличной рабсилой и техническим руководством был перекрыт прорыв в 8-м морском отделении.

Восьмое морское, где ранней весноюУсатые нерпы резвятся у скал,Запомни — тебе пропускать пароходыИз Белого в наш беломорский канал.

Бойцы из восьмого, вы в темпах отстали,У нас на сегодня прорыва провал!Но слово ударника крепче ведь стали!Вы тоже сказали: — До срока канал!

По-сталински данное слово держите!В кулак соберите энергию масс,Чтоб дней коммунизма грядущего житель,Читая историю, вспомнил и вас!..

Ночь. Барак ИТР — бревенчатый дом. Коридор с небольшими комнатами; в комнатах тесно от деревянных топчанов, правда, покрытых чистым бельем. В комнате жарко сухим, неравномерным жаром раскаленной железной печи.

Даже на стенках тесно от полок. Люди сюда приходят спать в разное время, потому что строительство работает и при свете солнца и при свете прожекторов. Если на трассе погаснет электричество, это значит, что сейчас будет взрыв.

Работа прекращается только во время взрывов.

Люди приходят и уходят, а высокий экономист все сидит с письмом в руке и каждому рассказывает про домоуправление.

«Домоуправление — это враг заключенных, — говорит экономист. — Домоуправление выселяет семьи заключенных. Выкусывает комнаты с кровью».

Экономист читает письмо вслух, хотя его уже никто не слушает: одни ложатся спать, другие встают. Письмо от жены:

«И мы с твоей мамой пришли на суд, и управдом очень радовался, что пришли две женщины и даже без юриста. А потом пришел человек в форме чекиста, взял нас обеих под руку, сказал, что ты писал Рапопорту, а Рапопорт велел ему притти на суд.

Этот человек говорил на суде очень убедительно, что мы с мамой — семья инженера строительства. Нас не выселили, и управдом очень испуган. Когда ты приедешь со стройки, подъезжай к нашему дому непременно в автомобиле. Пускай они знают».

Экономист читает долго. С топчанов протестуют, все знают письмо наизусть. Экономист вздыхает, складывает письмо и говорит:

«Пойду в клуб, там сегодня симфонический оркестр. Только жаль: первая скрипка освободилась».

Дадим опять слово бывшему начальнику обороны Зимнего дворца инженеру Ананьеву:

«Очевидно, мое руководство имело ценность, так как я получил в ноябре льготу два года, затем в марте месяце 1933 года десятилетний срок моего заключения был сокращен наполовину, и затем по окончании стройки к 1 мая я был досрочно освобожден и награжден значком „Строитель Беломорстроя“».

Беломорстрой подходит к своим итогам и люди тоже.

Да, инженер Ананьев увидел и понял необыкновенные вещи, до которых не додумался ни один из самых гуманных мыслителей Европы.

Он увидел служителя культа, бывшего монаха, архимандрита Резчикова. Бывший монах изучил английский язык и надумал держать экзамен в один из технических вузов, и 45-летний студент, очевидно, уже «грызет гранит технических знаний». «Дерзай, батя», сказал ему на прощанье Ананьев.

Вскоре пришло освобождение и Павловой за ударную работу. «Только я отмахнулась от него обеими руками, — говорила она. — Главное — хотелось самой на пароходе проехать там, где в первый раз с тачкой бежала… Теперь у меня орден. И планы совсем другие. Буду готовиться на хирургическое отделение. Тридцать лет, а охота учиться смертная».