Роковой подарок - Татьяна Витальевна Устинова

посмотрела на него, и Роман посмотрел, а вдова не обратила никакого внимания.

Полой рубахи Маня протёрла забрызганные стекла очков, Роман стряхнул дождевую пыль с брюк. На левой ноге, выше носка, у него был намотан свежий бинт.

Маня посмотрела на бинт, хотела было что-то спросить, но осеклась.

Женя села на диван, должно быть, на своё привычное место – наверняка у неё в кабинете мужа было «своё место»! – и позвала Маню:

– Рассказывайте дальше, пожалуйста.

Маня уселась напротив и уставилась в ковёр.

Богатый ковёр, огромный, шёлковый. Глаз не оторвать.

Раневский уселся верхом на стул и провозгласил:

– Заметьте, протокол не ведётся, так что говорите смело, Мария Алексеевна.

Маня собралась с духом и очень быстро дорассказала то, что рассказывала уже сто раз – как они с Максимом шли по дорожке, как померещился ей медведь или ещё какой- то большой зверь, как залаял её пёс, как Максим пошёл по траве в сторону леса, как дважды что-то сухо щёлкнуло, как ей показалось, что Волька кого-то настиг, и как она потом увидела лежащего в траве Максима.

У-уф, слава богу, всё.

– Как вы думаете, – наконец прервала молчание вдова, – я могла его спасти, если бы оказалась дома?…

– Нет, – твёрдо ответила Маня.

– А где, кстати сказать, вы проводили вчерашний выходной день, Евгения? – вмешался Раневский.

Тут вдова сказала:

– Я не помню.

Следователь удивился:

– Как, совсем не помните?

Но она не слушала его.

– Расскажите мне ещё раз, Маня.

Та перепугалась:

– Нет, я больше не могу! Правда не могу! Вы… простите меня! Можно я домой поеду?

– Пока нет, – безмятежно ответил Раневский. – Вы пока вот там посидите, а я с Евгенией поговорю.

Маня была уверена, что из разговора ничего не выйдет, но послушно отошла, садиться не стала и принялась вышагивать вдоль стен.

В резном книжном шкафу была пропасть книг: старинные волюмы «Царской охоты в России», альбомы, тома в кожаных переплётах с застёжками – как видно, Максим разбирался не только в иконах, но и в старинных книгах. На длинной стойке были навалены иллюстрированные журналы со странными названиями, вроде «Чёрная металлургия», «Ледоколы», «Машины и механизмы», и стояла небольшая, искусно сделанная вещица. Маня не поняла, подошла и прочитала подпись на металлической пластине: «Модель первой мартеновской печи, Сормовский завод» – ого!..

Ещё были фотографии – мальчика постарше и девочки помладше, должно быть, дочери и сына. Мане понравилось, что фотографии явно любительские, не новые, никакого глянца и фотошопа. И совсем старенькая черно-белая фотография двух пацанов в трусах на берегу речки – смешная.

Она дошла до стены с огромными цветными постерами под стеклом и стала рассматривать.

Раневский тем временем старательно пытал вдову.

– Вы откуда приехали, когда наш человек позвонил?

– По-моему, из салона.

– Из какого салона?

– Маникюрного.

– Название салона?

Вдова пожала плечами.

– В центре. Я туда постоянно хожу.

– Постоянно ходите и не помните?

Маня оглянулась, сразу отвернулась и нахмурилась: так ей было жалко эту женщину!

– Я сейчас вообще ничего не помню.

– Хорошо, ну, а где ваши дети? Вы помните?

– Маша в Москве, у неё сессия. А Федя в отпуске в Карелии. Они с друзьями в поход пошли.

– Проверим, – пообещал Раневский. – Вы им уже сообщили о… происшествии?

Женя смотрела в сторону. Казалось, она не слышит.

– Евгения. – Раневский взял её за руку и встряхнул. – Вам нужно собраться. Если вы хотите, чтобы мы нашли убийцу вашего мужа. Вы должны отвечать на мои вопросы, ясно? Чем больше мы тянем время, тем меньше шансов, что найдём!

Вдова кивнула.

– Итак, где вы были вчера днём?

– Я не помню.

– Мне придётся вас задержать.

– Маня, – окликнула вдова. – В столе, в третьем ящике, сигареты. Дайте мне, пожалуйста.

Маня кинулась, изо всех сил стараясь услужить, споткнулась, чуть не упала, носом почти ткнулась в ковёр. Выдвинула ящик и достала сигареты – самые обыкновенные, никакой не электрический прибор, – и тяжёлую золотую зажигалку.

Отдала Жене и вернулась к столу.

И заглянула в ящик – что-то ей показалось…

Странное дело.

В ящике, в самой глубине лежала фотография Жени, в такой же рамке, как и фотографии детей.

…Почему она в ящике, а не на виду? Что это может означать?…

И на ковре она обнаружила нечто непонятное. Она и не заметила бы, если б не кинулась за сигаретами и не споткнулась!..

Пока Раневский продолжал задавать вопросы, на которые вдова упорно не отвечала, Маня ещё раз обошла стол, присела и посмотрела.

…Так и есть!

– Что ты там нашла, Маня? – спросил Роман, отвернувшись от окна.

– Ничего, – моментально ответила та. – Ковёр такой красивый!

Очень аккуратно, стараясь быть незаметной, и от этого ещё более неловкая, чем всегда, Маня сделала некоторые пассы вокруг кресла, прошлась туда-сюда, стянула со столешницы длинный голубой конверт – целая пачка лежала на краю, – нагнулась и стала собирать неровные красные чешуйки.

– Что это вы делаете, Мария Алексеевна? – наконец заметил её манёвры следователь. – Улики собираете?

Так оно и было на самом деле, но не могла же она признаться!

– Эээ, – проблеяла писательница, – здесь какой-то мусор, я подобрала.

И потной рукой сунула конверт с чешуйками в карман.

Раневский, хоть и не подавал виду, но был растерян и не знал, что делать.

Нет, разумеется, знал: вдову препроводить в отделение, как следует надавить, она признается, ведь наверняка она и стреляла, и зарегистрировать на себя раскрытие. Всего и делов-то!.. Но как-то уж очень… стрёмно. Максима Андреевича в городе все знали и уважали: его завод работал бесперебойно, люди получали зарплаты и премии, путёвки в профилакторий или что там у них выдают, на заводе! Убитый на народе мошной не тряс, богатство своё не обозначал, по ресторанам с барышнями не гуливал – честь ему и хвала. Даже дом отгрохал за городом, чтоб глаза никому не мозолил. Хозяйничал он давно и успешно, ни в какие разборки не встревал, ходили слухи про каких-то высоких покровителей из Москвы, но толком никто ничего не знал.

И тут – здрасьте-пожалуйста! – застрелили в собственном доме, да ещё на глазах у… знаменитой писательницы!

Раневский специально вчера проверил, что знаменитая, – забежал в книжный, попросил Покровскую.

– Новой нет, – сказала продавщица с сожалением, – должно быть, пишет. Да и старые почти все разобраны. Вот эту возьмите, последняя. Я оторваться не могла!

Книга стоила тысячу рублей – ничего себе цены! – и Раневский покупать не стал, решил, что потом в доме потерпевшего позаимствует, у него полно, никто не заметит.

Вся эта петрушка – убитый местный воротила, писательница в свидетелях, вдова словно без