Зеркало Велеса - Александр Прозоров

Теперь оставался вопрос номер два: что делать с этим смачным сном до пробуждения? Оставаться в усадьбе – или признаться, что он никого и ничего не знает, никому не родственник и вообще чужой?

– Допустим, я признаюсь, – прикинул он. – Вариантов два. Либо мне поверят и отпустят на все четыре стороны, либо сочтут, что я после горячки сбрендил. Тут, судя по мечам, камнеметам и арбалетам, царит глухое средневековье. Как в те времена сумасшествие лечили? На цепь в холодный погреб, и бить плетьми, пока болезный за ум не возьмется? Нет, что-то не нравится… Особенно с учетом яркости впечатлений… А если поверят – что тогда? Пинка под зад и за ворота? И я останусь в чистом поле голый, босой, без денег, без дома, да еще не представляя, что это за мир, с чем его едят, каковы его законы и где вообще я нахожусь… Классная перспектива. Даже не знаешь, что и лучше. Психа хоть и бьют, но подкармливают. А тут… Траву, как лошади, жрать? Так ведь даже на траве только до первого снега дотянешь.

Получалось, у него оставался единственный разумный выход: признать себя пока здешним барчуком. Тем более что именно таким его вроде и считают, а странности на недавнюю горячку списывают. Язык здешний он вроде понимал – видать, некоторые навыки в новом теле остались. Относятся все с дружелюбием, отдельные промахи простят. Можно пожить да хоть немного оглядеться первое время. А там видно будет…

Отцовский подарок

– Оделся, барчук? На, выпей! – Пахом вошел с каким-то кожаным мешочком в руках, протянул Андрею.

Бурдюк туго стягивался вокруг деревянного горлышка с болтающейся на коротком шнуре пробкой. Зверев запрокинул непривычную флягу над головой, не сразу догадавшись, что мешочек нужно отдельно поднять за острый хвостик, сделал несколько глотков и только тут сообразил, что в мешочке – чуть сладковатое терпкое вино. Он оторвался, отер губы, протянул бурдюк обратно:

– Спасибо. Хорошая штука.

– Ты допивай, допивай, – потребовал дядька. – Пусть кагор кровушку согреет да по жилам разгонит. Пей.[2 – По какому-то недомыслию принято считать, что в XVI веке Русь и Западная Европа имели друг о друге расплывчатое представление и поддерживали очень слабые контакты. Между тем, на Руси еще и начале XVI века имелся полноценный «иностранный легион» из обедневших европейских дворян. В частности, при штурме Казани евронаемники (англичане, немцы, поляки) составляли шестую часть русских войск – 10000 человек! (см.: «Сказанiе о начале царства Казанского и о взятiи онаго» / Автор неизвестен, написано и 1564-1565 годах («Соловецкий список»)). При «слабых связях» такое просто невозможно. Кроме того, вина на Руси предпочитали испанские, французские, рейнские. Для церковных треб использовались исключительно французские вина! (см.: «Иван Грозный, историческое исследование» / Казимир Валишевский).]

Андрей не заставил себя уговаривать дважды, допил вино, вернул кожаную флягу Белому. Ему действительно сразу стало тепло, даже захотелось расстегнуть ферязь. В голове тоже появилась приятная расслабленность. Во всяком случае, чувствовал себя Зверев уже не так тревожно. А может, беспокойство ушло с принятием решения. Теперь он знал, что делать.

– Пожалуй, чувствую я себя вполне здоровым, Пахом, – решительно сообщил Андрей. – Нечего мне более в постели валяться. Давай, покажи мне крепость.

– Какую крепость, барчук? – не понял дядька.

– Ну… – Андрей запоздало сообразил, что как сын хозяина, выросший в этих стенах, он и так все должен отлично знать. – Я хотел сказать, давай пройдемся немного? Свежим воздухом подышу после болезни.

– То мысль добрая, – тут же кивнул Белый. – Пошли. Токмо, чур, не обливаться боле!

– Не буду, – пообещал Зверев. – То помутнение на меня нашло какое-то. Но теперь буду держать себя в руках.

– Да я и вижу, горячка след свой оставила, – согласился дядька, выходя в горницу. – К озеру пойдем? Свечу за исцеление, опять же, поставить надобно.

– Давай на стену сперва поднимемся?

– Отчего не сходить? Глянем заодно, все ли ладно там…

Спустившись с крыльца, Пахом повернул направо, нырнул в проход между домом и хлевом, обогнул груду соломы, прикрытую рогожей, затем по узкой тропе, вытоптанной вдоль склона, поднялся на земляной вал и тут же глянул в одну из бойниц:

– Блестит сегодня золото как, барчук, глянь.

Андрей подошел к соседней бойнице, выглянул. По сторонам, куда ни падал его взгляд, растекался бескрайний океан густого зеленого леса. Лишь изредка то тут, то там, светились проплешины нолей или поблескивали влагой небольшие озерца. Слева, справа, вдалеке поднимались еще холмы, но уже не такие высокие, а далеко у горизонта поблескивало что-то желтое, словно велосипедный катафот.

– Что это там такое, Пахом?

– Как что? То ж Луки, барчук, нечто забыл? Купол храма Вознесенского золотом на солнце отливает.

– Какие Луки-то?

– Да не какие-то, а Великие! В прежнюю-то пору звали их оплечьем Новагорода Великого супротив Литвы, а ныне предсердием Москвы кличут!

«Великие Луки, – тут же щелкнуло в голове Зверева. – Это, помнится, где-то в Псковской области. Граница с Белоруссией, кажется. Ну, теперь хоть что-то понятно. Значит, я в России. Вот только…»

– А какой ныне год, Пахом?

– Дык, семь тысяч пятьдесят третий, барчук, какой же еще? Али изменилось что округ, пока ты не-дужил?

«Так я, что, в будущем? Мир после атомной войны? Ничего себе фокус!»

– Семь тысяч пятьдесят третий… От Рождества Христова? – после короткой заминки уточнил он.

– Шутишь, барчук? – рассмеялся Белый, постукивая по торчащим из земли кольям в полметра толщиной. – От Рождества Спасителя! От сотворения мира, вестимо.

– А-а-а… – Перевести одни даты в другие Зверев с ходу не мог, но понял, что находится все же в прошлом. Где-то лет четыреста тому назад.

– Подгнило бревно… – остановился возле одного из кольев дядька. – Тут, конечно, не так опасно, но поменять надобно.

– Пахом, а почему с той стороны и самострелы, и камнеметы, а с этой – ничего?

– Склон здесь и круче, и выше, барчук, сам глянь. Опять же, через дубраву лестницы нести неудобно, а без них тут не залезешь. С востока речушка к стене не даст подойти, с запада – озеро всего в ста саженях, лучники всех ратников посекут, пока те на штурм сбираются. Твердыня любая – она ведь не стенами, она людьми сильна. А с северной стены и приметы поставить можно, и дорога до самых стен имеется. Ее держать крепче всего и надобно.

Они двинулись дальше, к западной стене. С нее Андрею открылось озеро в форме правильного креста – прямо как рукотворное. Возле самого берега поднималась рубленая церквушка с остроконечной маковкой, обнесенная простенькой изгородью в три жердины. За изгородью чернели вскопанной землей ровные грядки, однако возле самых стен покачивались ветви сирени – священник здешний заботился не только о желудке, но и о красоте. По ту сторону, к северу от озера, поднимался еще один холм, куда более высокий, нежели тот, на котором стояла боярская крепость, и почти совершенно лысый, если не считать редких чахлых кустиков.