Война амазонок - Альбер Бланкэ

– Друзья мои, – сказал он. – Я должен открыть виновников распространения этой гнусной клеветы, посредством которой хотят ввести вас в заблуждение и очернить меня. Я должен доискаться до источника зла и полагаюсь на вас, как и вы всегда можете положиться на меня.

Маленькая речь имела самый поразительный эффект. Окружавшие герцога снова принялись приветствовать его, крича во всю глотку. В этом восторженном реве было столько грозного, что по телу Мазарини пробежала бы дрожь, если бы он это услышал.

– Да здравствует герцог!

– Да здравствует наш король!

– Да здравствует наш настоящий король! – закричали несколько человек подозрительной наружности.

Бофор сошел со ступеньки. Проходя сквозь толпу, жал руки направо и налево, на требования некоторых торговок с самым любезным видом подставлял щеки для поцелуев. С такой свитой прошел он всю площадь. Толпа решила сопровождать своего любимца до Вандомского дворца, наполнив парижские улицы криками любви и радости.

При виде единодушной овации, предметом которой был герцог Бофор, два человека испытали сильные, но различные чувства: один – ревность, другой – зависть.

Ревновал Ренэ, племянник Мансо. Следуя за синдиком, он тоже прошел на средину рынка и увидел, что Маргарита притаилась в темном углу лавки.

– Маргарита, – сурово произнес он, входя в лавку. – Зачем ты здесь, когда все там?

– Я боялась за Марию… там могли задавить ее.

– Ты плакала? Почему ты краснеешь?

– Я? Совсем нет, ты ошибаешься, друг.

– У тебя и теперь глаза мокрые от слез… Маргарита, тебе стыдно, что ты здесь!

– Стыдно? – воскликнула Маргарита, взглянув на него со страхом. – Ах, Ренэ, ты пугаешь меня!

– Пугаю! Я только люблю тебя!

– Ах! Ты перестанешь любить меня теперь.

– Несчастная! – воскликнул Ренэ, закрывая лицо обеими руками.

Вдруг девочка заплакала. Когда Ренэ взглянул на нее, она указала ему на сестру, лежавшую без чувств.

В это время раздавались радостные крики толпы, провожавшей своего короля.

Глухое восклицание ярости вырвалось из груди Ренэ, грозно поднялся его кулак в ту сторону, откуда неслись крики.

– Герцог Бофор! – воскликнул он, – во всей этой толпе, может быть, я один ненавижу тебя!

Другой человек, чувствовавший зависть, стоял, притаившись, в углублении дома. Он совершенно закрыл лицо полями шляпы и складками широкого плаща.

Это был коадъютор.

– Мое похищение произвело эффект, – пробормотал он. – Но что было бы, если бы девушку не вернули?

Он пошел через узкий проход между рядами задних лавок и остановился у жалкой лавчонки около самого выхода. В этой трущобе копошилось четверо детей, на скамье сидела старуха, окруженная собаками и кошками, тут же стоял человек в черной одежде, которого на первый взгляд можно было принять за церковного служителя.

– Вот, монсеньор, теперь вы видели собственными глазами? – спросил он, выходя из-под навеса и следуя за коадъютором по улице Ферронри.

– Решительно вы правы, любезнейший де Мизри. Герцог Бофор стал очень популярен или даже, может быть, чересчур искренно любим народом. Теперь я понимаю, почему Мазарини не на шутку тревожится. До сих пор он считал его моей креатурой, я и сам убаюкивал себя такой же мечтой. Но сцена, зрителем которой я был, заставляет меня переменить мнение.

– И тем более, что ни де Бар, ни кардинал даже не подозревают истины…

– Что мы хлопочем об их делах и в то же время себя не забываем? В этом будьте уж благонадежны… Но час, проведенный мной на рыночной площади, дал мне мысль употребить против Бофора такую же военную хитрость.

– Клевету?

– Тише! Разве можно вслух произносить такие слова?

– А у меня есть в руках преискусный человек, который давно уже работает в толпе.

– И как вы его называете?

– Гондрен.

– В таком случае, выберите другого, этот провалился на рынке. Он сам расскажет вам подробности своих злоключений. Нам нужен настоящий бунт на рынке, вследствие которого непременно должен быть повешен кто-нибудь.

– Немудреная вещь! Господин Мазарини приготовит на днях маленький указ о новом налоге.

– Мне хотелось бы чего-нибудь получше. Вы со своими людьми должны составить план бунта, а мои люди приведут его в исполнение.

– Вам стоит только приказать.

– У меня есть время подумать. Приходите завтра в Нотр-Дам и будьте в такой же одежде. Я открою вам тогда мои намерения.

Собеседники расстались на углу улицы Сент-Онорэ. Коадъютор выбирал самые темные и узкие переулки, чтобы незаметно проскользнуть в свой дворец.

«Да, – думал он, входя по потайной лестнице в свою часовню. – Мне нужен настоящий бунт, чтобы погубить окончательно Бофора. Этот картонный паяц беспокоит меня. Пора выбросить его за окно. Если не подставить ему ножку, так рынок, чего доброго, провозгласит этого площадного короля королем Франции».

Коадъютор отворил дверь в свою часовню, которая поражала странностью убранства: обои, мебель, все украшения представляли сложные привычки хозяина. Священные изображения затмевались блеском и смелостью языческих картин и украшений.

– Да, – продолжал Гонди, любуясь собой в венецианском зеркале, – пора расчистить место. Посмотрим, чем лучше: кинжалом, ядом, грубой силой или красноречием?… Удар языком или удар мечом?… Никогда не должно поражать людей их собственным оружием. Мазарини надо уничтожить шпагой, Бофора – языком. Шпага пронзает, язык раздирает.

Глава 5. Опасно подсматривать за женщиной

Возвратимся, читатель, в гостиницу «Красная Роза», где мы оставили жертву, похищенную Ле Моффом.

Дама-инкогнито предложила капитану удостовериться, действительно ли никто не мог их подслушать.

– Бастильские камеры не так глухи, как этот кабинет, – отвечал Ле Мофф. – Его стены трех футов толщины. Заперев двери, тут можно без всякой опасности зарезать кого угодно: как тут ни кричи, никто не услышит.

Не без некоторого ужаса женщина взглянула на дверь, но бандит, по-видимому, не замечал ее движения и спокойно дал ей осмотреть толстую дубовую дверь, тщательно обитую.

– Хозяин каждой гостиницы имеет в запасе подобную комнату, – продолжал он. – Никто не может знать, что может случиться.

– Хорошо, – сказала она тихим голосом. – Прежде всего, вот вам доказательство того, что я не желаю заставлять вас даром терять драгоценные минуты.

– О! Милостивейшая государыня, – возразил капитан, взвешивая на руке тяжесть поданного кошелька, – когда говорят со мной так красноречиво, тогда я не торгуюсь за свои минуты.

– Это безделица, со временем вы получите лучшую награду. Но скажите, мне показалось, что вы сейчас были заняты какою-то дамой.