Госпиталь - Михаил Елизаров

Появившаяся из-за двери рука с черной опушкой на пальцах клацает по выключателю:

– Лидия Михайловна, я не устану повторять: скупой платит дважды!

– Паша, милый, да на твою смету можно Петродворец отреставрировать. А мне не нужно дворца, я хочу подобие земного человеческого жилья, а не хором ангельских.

Павел Герасимович розовощек. У него увесистый нос с мускулистыми ноздрями, бесцветный рот, заметный благодаря контуру однодневной щетины. Его сорокалетней моложавости угрожает плешь, отороченная меховым полукругом. Павел Герасимович одет в синий комбинезон, с широким карманом на груди. Он сжимает чернокожий блокнот-ежедневник с остро выглядывающим карандашиком. Когда Павел Герасимович говорит, он морщит лоб, причем всякий раз по-иному. Если Павел Герасимович слушает, то лоб похож на смятую бумажку, которую тщательно расправили. И моргает он чаще, чем того требуют глаза. У Павла Герасимовича они голубые.

– Лидия Михайловна, помяните мое слово, слезы потом начнутся горькие. У одной подруги в доме то, у другой это, а я, как проклятая всю жизнь, и тому подобное. Не деньги жалейте, а нервы свои, свежесть и красоту!

Макияж Лидии Михайловны соперничает с театральным гримом и только подчеркивает упадок. Она фальшивая, воскового цвета блондинка, кареглазая, с замшевыми, восточного образца, веками, избыточным пухом на щеках и рифленой шеей. Лидия Михайловна одета в кружевную блузку песочного цвета. Короткую черную юбку продолжают венозные, под гжель, ноги. Ей бы не стоило носить и открытую обувь. У Лидии Михайловны обрюзгшие ступни с длинными стручковатыми пальцами и ярким педикюром.

– Просто разучились, Паша, работать. Раньше не было всех этих обоев водоплавающих, и прекрасно без них обходились, нормально жили, уютно.

– Вас послушать, Лидия Михайловна, так надо вообще в пещеру перебраться! К черту прогресс! На мамонтов охотиться будем!

– Знаешь, Паша, – Лидия Михайловна с чувством выдирает из стены бумажную прядь, – ты мне мозги не крути. Настоящему мастеру все равно, какие обои, он свое дело знает – на то и мастер.

– Эта вот психология «карамельку из говна» меня убивает! – Павел Герасимович вскидывает руки, фальшиво капитулируя перед психологией. – Лишь бы как сделать! Советский такой подход к делу. А может, хватит по-советски, может, уже по-европейски надо?

– Паша, у тебя замашки, как у кутюрье или ювелира какого-нибудь. Тебе совесть не позволила брать с меня, как с других людей, так ты решил теперь свое на материалах заработать! – Лидия Михайловна победно щурится.

– Да я на вас копейки не выгадываю! – звонко и неожиданно оскорбляется Павел Герасимович. – Пожалуйста, сами закупайтесь. Только у меня будет одна просьба: не рассказывайте никому, что Павел Герасимович у вас ремонт делал. Меня приглашают, сами знаете, кто – люди влиятельные, мне фасон держать надо. Так что обо мне никому ни слова, договорились? И если хотите знать, Лидия Михайловна, мой труд не менее ответствен, чем труд ювелира. А в чем-то и поважнее будет. Вам серьги не понравятся, вы их в шкатулку положите, а потом в комиссионку сдадите, а ремонт никуда не спрячешь, он весь на виду – и шедевр, и халтура. Я в свою работу душу вкладываю, частичку себя оставляю!

– Ты эту арию Врубеля поверженного пойди кому-нибудь другому исполни. Ничего особенного нет в том, чтобы старые обои содрать, а новые поклеить.

– Вот о профессии не надо в таком тоне высказываться. Подход у вас типично дилетантский, уши вянут, слушая.

– С мужем покойным всю жизнь сами ремонт делали, и без специального образования…

– Так у вас до моего вмешательства, Лидия Михайловна, вы извините, конечно, как в склепе было. Обои встык поклеены, а если и кое-где, по недосмотру, и внахлест, так от двери к окну, чтобы каждый шов в глаза бросался, хуже, чем шрам после аппендицита. Ничего не скажешь – знатный ремонт! Вы бы хоть, когда обои клеили, щеткой одежной их после разгладили, чтобы воздух из-под них вышел. А то пузыри были, как на поганом болоте!

– Ты придираешься, Паша.

– А каждую трещинку шпатлевкой заделать, неровности выровнять, заполировать?! Да я пятью наждаками стену обрабатываю, чтоб как зеркало сверкала! А пылепоглощающий слой создать! Может, кто, конечно, и обычным клеем стены покрывает, а у меня рецепт, за который мне тысячу долларов предлагали, а я отказался!

– Ладно тебе, разошелся, Страдивари! – Лидия Михайловна улыбается, и морщины на ее щеках берут улыбку в мимические скобки.

– Нет, Лидия Михайловна, вы меня сейчас по-настоящему разозлили. Последний раз спрашиваю, какие обои брать будем? – Павел Герасимович выразительно открывает блокнот и колет страницу карандашным острием.

– Я все-таки думаю, те, что подешевле. И не гляди на меня, пожалуйста, волком!

– Вы что?! – Павел Герасимович бессильно трепещет блокнотом. – Да обои на виниловой основе – уже вчерашний день, а вы опять в свои бумажки вцепились! Вы поймите, мне как специалисту неприятно работать с таким несолидным материалом.

– Паша, сам подумай, есть разница: два доллара за рулон или семь?

Лоб Павла Герасимовича прорезает иероглиф возмущения:

– Я же вам все посчитал! В рулоне десять с половиной метров, ширина полметра, высота стен три метра сорок сантиметров. Итого, на наличествующие двадцать квадратных метров, минус двери и окна, нам нужно семь рулонов, плюс три рулона на потолок. Вы же согласились, а теперь опять за свое.

– Ты забыл про вторую комнату! Паша! Шестнадцать метров. А прихожая! Еще восемь метров!

– А давайте мелом стены побелим! – страшно предлагает Павел Герасимович. – Создадим, так сказать, иллюзию чистоты, как в сортире общественном.

– Паша, я здесь жить не собираюсь! Я эти комнаты сдавать буду! На хер нужны каким-нибудь студентам обои твои виниловые!

– Насчет студентов мы позже поговорим, – Павел Герасимович черкает в блокноте. – А если нормальный ремонт сделать, то можно и не только студентам сдавать. Вы что, не понимаете, что сами у себя деньги крадете?! Можно ведь и солидного жильца найти. И не забывайте, это хрущевка, одно достоинство, что кирпичная. Без нормального ремонта сюда люди не пойдут.

– Во-первых, Паша, не хрущевка, а поздняя сталинка.

– Но сейчас, как говорится, на повестке другой вопрос: какие плинтуса делать будем – сосновые или дубовые?

– Все у тебя с подковыркой. Сосновые…

– Лидия Михайловна, – обессиленно язвит Павел Герасимович, – если вам гроб сосновый приглянется, то, пожалуйста, о вкусах не спорят. А на плинтусах не экономьте. С ними вам жить, а разлагаться можно и в сосновом.

– Поговори мне еще, дорогой мой! И мы с тобой сразу попрощаемся!

– Ой, напугали!

– Поговори, поговори мне еще, Паша.

– Хорошо. Что с ванной будем решать?

– Старую оставим. Чугун все-таки.

– Откуда в вас такой дух консерватизма? Я отнюдь не собираюсь сбрасывать с пьедестала почета старую чугунную ванну – это непреходящая ценность. И все же у каждого времени есть свои материалы. Сегодня – час акрила.

– Мне эта актуальность до одного места. Понял? Цена какая?

– Самая доступная, – Павел Герасимович проворно шелестит страницами. – Рекомендую шведского производителя. Всего триста двадцать долларов. Чешская стальная ванна, она, конечно, дешевле, но и тепла не держит. Испанская весит, как грузовик, и стоит в два раза больше шведской. Кому это надо? А унитаз и бачок, так и быть, сэкономим, отечественные поставим…

– Паша!

– Унитаз-компакт «Пологи», производство Украина – Италия…

– Ты слышишь или нет? Ничего менять не будем, – категорично говорит Лидия Михайловна. – Только потолок перекрасишь.

– Пожалуйста, можно и покрасить… – сдается Павел Герасимович.

– Вот и не спорь со мной. У меня теперь одна цель: жизнь себе обеспечить. Мне, можно сказать, до пенсии все ничего осталось…

– Не наговаривайте на себя, Лидия Михайловна. Всем бы так в вашем возрасте выглядеть.

– Молчи уже, лисья морда! – она трескуче смеется. – И тебе не стыдно женщине о годах напоминать!

– Виноват, Лидия Михайловна, но я полагаю: все эти условности про возраст – чистой воды ханжество. Женщины должны быть во всем наравне с мужчинами.

– То, что ты известный демагог, я и так хорошо знаю. Заговоришь кого угодно. Ладно, Паша, – Лидия Михайловна смотрит на часы, – мне убегать через полчаса.

Они проходят через коридор во вторую комнату. Там двуспальный плюшевый диван с пролежнями на боках и спине, сервант из расслоившейся фанеры, за гранеными стеклами виднеются пагоды тарелок и супница, похожая на конский череп. Возле дивана – комод с отвалившейся дверцей, пара стульев и громоздкий обеденный стол.

Павел Герасимович глубоко втягивает носом воздух:

– Историей пахнет. Эпохой.

– А для меня, Паша, этот стол детством пахнет. Или Новым годом… – с подогревом в голосе говорит Лидия Михайловна. – Елочные игрушки, мандарины лежат на вате, шум, музыка. – Лидия Михайловна, задумавшись, теребит пуговицы на блузке. – Так. Вроде все обговорили…