Больно только когда смеюсь - Дина Рубина

Но мы уже сросшаяся пара. И оба великодушны: не считаемся забитыми гвоздями и сваренными борщами, и слишком заняты каждый своим делом. Это самый лучший рецепт для спокойной семейной жизни. Когда же приходит третий счет за электричество или квартиру с восклицательным знаком и картинкой, на которой изображено — как из дома выносят мебель судебные исполнители, мы идем и оплачиваем счет вместе.

С годами учишься разграничивать личную жизнь и творчество, время работать и время приникнуть друг к другу.

— ЛИТЕРАТОР ВСЕГДА НЕВОЛЬНО ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ СОВЕТЧИКА. ОТ НЕГО ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖДУТ ОТКРОВЕНИЙ, КОТОРЫЕ СПОСОБНЫ ЧТО-ТО ИЗМЕНИТЬ В СУДЬБАХ ДРУГИХ. ВЫ ЭТУ РОЛЬ НА СЕБЯ ПРИМЕРЯЕТЕ?

— Ну, какие советы может дать человек, не чуждый всех пластов ненормативной лексики! От меня надо вообще подальше держаться, а не советов спрашивать.

И потом, представляете, какой наглостью надо обладать, чтобы захотеть менять что-то в судьбах других, и полагать, что тебе это по силам. Нет, я никогда никаких ролей на себя не примеряла, я поэтому даже и актрисой не стала, хотя имею явные способности к этому занятию. Складывание букв в слова, слова — во фразы, и так далее — сугубо частное дело психически неуравновешенных людей.

Дай Бог с этим как-то самой жить научиться, а других учить — нет уж, увольте!

— ВЫ, КОГДА ПИШЕТЕ, ГОРИТЕ?

— Да что вы, это поэту положено гореть; они погорят-погорят, глядишь, стихотворение выйдет в несколько строк. Мы, прозаики — тяжеловесы. Нелегкая работка, между прочим — написать, скажем, текст страниц на тридцать. Не говоря уже о романе — на пятьсот. В нашем деле горение только мешает. Прозаику нужна тишина, покой и много часов невылазной работы. С годами это становится таким способом дышать, системой кровообращения. А существовать без этого уже невозможно. Ты становишься рабом работы. Тебе уже необходимо буквочки складывать в слова. Поэтому, к концу любых гастролей, любой поездки я начинаю раздражаться, уходить от общения. Когда человеку долго зажимают рот, он начинает задыхаться.

— ЧЕМ ВЫ ЗАПОЛНЯЕТЕ ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ВРЕМЯ «ДЛЯ СЕБЯ», ЕСЛИ ОНО ВООБЩЕ КАК ТАКОВОЕ У ВАС ИМЕЕТСЯ?

— В основном, читаю. Бывает, шляюсь по улицам, подглядываю, подслушиваю, ловлю мух, галок, ворон… Забрасываю сети, вытаскиваю рыбку — если повезет… Нормальное времяпрепровождение джентльмена в поисках сюжета.

— К ВАШЕМУ ИМЕНИ ЧАСТО ПРИСОЕДИНЯЮТ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ. ВЫ ОЩУЩАЕТЕ СЕБЯ ЕВРЕЙСКИМ ОТДЕЛОМ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?

— Нет уж, никаким отделом я себя не ощущаю, и вообще бегу от всего, что поделено, построено в ряды, ориентировано на… Кроме того, никто еще не определил точно, что такое еврейская или русская литература. Франц Кафка — он еврейский писатель, или немецкий, или чешский? А проза Фазиля Искандера — абхазская литература или русская? Для искусства важен психофизический склад личности писателя. «Лолита» Набокова — американский роман, но написан человеком с русско-чувствующим сознанием. Это потрясающее слияние. Вот и я — человек, безусловно, русского аппарата изъяснения. И в то же время очень чутка к национальным своим корням…

— ВЫ ЧЕЛОВЕК ШИРОКИЙ К СОБРАТЬЯМ-ПИСАТЕЛЯМ?

— Ой, нет. Очень узкий — если я правильно поняла, что вы имели в виду. То есть, конечно, я весьма лояльна и коллегиальна на разных профессиональных встречах и семинарах. Если что в моих силах — помогу, дам наводку в издательство, познакомлю со знакомым редактором; если просят, не откажусь вести вечер-презентацию чьей-нибудь новой книги… Но… понимаете, я не могу отключить у себя в мозгу такой спецприбор, фиксирующий все смешное и нелепое. Помню, реакция многих «заинтересованных» читателей на мой, достаточно острый, бурлескный роман-комикс «Синдикат» была: «Очень зло написано». Наверное… В таких случаях я обычно смиренно добавляю, что сама являюсь первым объектом собственной безжалостной насмешки. Правда, это мало кого успокаивает…

Картинка по теме:

Я видала разных львов в своей разъездной жизни: крылатых львов Венеции, задиристых, с поднятыми лапами львов Иерусалима, величаво возлежащих пражских львов…. Но в этих было что-то патологическое. Возможно, виновата вульгарная серебряная краска, которой их покрывали каждый год. Но, главное, выражение их совершенно по-человечески запущенных, каких-то изголодавшихся лиц: в руках (!) — да, именно так выглядели длинные и загнутые на манер сжатых пальцев когти их лап, — львы алчно сжимали огромную кость неизвестного происхождения, надеюсь, не хирургического (над крыльцом красовалась вывеска: «Хирургическое отделение психиатрической больницы») и уже вот-вот готовы были приступить к трапезе, — во всяком случае, так выглядели их оскаленные серебряные пасти…

Больница находилась на территории Ясной Поляны, основана была некогда самим Львом Николаевичем Толстым, и гуляющие по территории писатели, ежегодно съезжающиеся сюда для обмена мыслями и фобиями, весьма далекие от графа и в том, что касается его доходов, его философии, его стилистики, его фобий и, главное, его гения, — любили фотографироваться на фоне этих чудовищ.

Кстати, по поводу фобий: у писателей их было достаточно. К тому же, как известно, писателю трудно смолчать, если что его терзает. А во все времена всего того, что может терзать писателя, так много, что на обмен этими, записанными мыслями, уходили долгие часы заседаний. Писатели народ письменной культуры, не все они умеют говорить, да и их мысли, даже грамотно изложенные, не всегда могут захватить аудиторию. Капризная и коварная эта субстанция: внимающая душа зала. Чтобы ею завладеть, тоже нужны если не талант, то уж сноровка, которая, увы, среди писателей встречается крайне редко.

А тут, в Ясной Поляне, в тени величия знаменитой веймутовой сосны, над которой витало еще более осязаемое величие гениального хозяина усадьбы, невнятно выраженные эти фобии разных сортов и направлений звучали совсем уже заунывно. Если не сказать — жалко.

— Видишь, — шепнула мне Марина Москвина, — в детской аудитории это не проканает. В детской аудитории, если такой шамкающий мудак выйдет и скажет что-нибудь, вроде: «Дети, я расскажу вам сказку…» — то какой-нибудь Андрюха в третьем ряду обязательно крикнет: «Как дед насрал в коляску?»

— Детей ты должен завоевать, — добавила Марина. — Перед ними надо вытаскивать из рюкзака перо жар-птицы, морскую раковину с подводным гулом, челюсть доисторического осла… Это огромная работа — по завоеванию детского внимания… А тут вот, видишь… — и она сердобольно вздохнула, — какие бедняги…

— КАК БЫ ВЫ ОТНЕСЛИСЬ К ПУБЛИКАЦИИ СВОЕЙ СОБСТВЕННОЙ ПЕРЕПИСКИ С КЕМ-ТО ИЗ БЛИЗКИХ ЛЮДЕЙ?

— Боже упаси! Я человек скабрезный, с прищуренным глазом и острым языком, с подчас неконтролируемым чувством смешного… мало ли чего я понапишу в личных письмах по частному поводу! У всех нас — после нас — остаются дети и внуки, к чему им-то расхлебывать все эти запутанные хитросплетения отношений. Нет, нет и нет. Сжечь вместе с бабушкой весь ее архив к чертовой матери!

— МНОГИЕ КРИТИКИ СТАВЯТ В РЯД ЕДИНОГО НАПРАВЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОГО РОМАНА ТАКИХ ПИСАТЕЛЬНИЦ, КАК ДИНА РУБИНА, ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ, ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ, ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ, ВИКТОРИЯ ТОКАРЕВА? ПОХОЖИ ЛИ ЧЕМ-ТО ЭТИ АВТОРЫ, ЕСТЬ ЛИ У НИХ ОБЩИЕ ЧЕРТЫ? И ЕСЛИ НЕ НАЗЫВАТЬ ЭТО НАПРАВЛЕНИЕ «ЖЕНСКИМ РОМАНОМ», ТО КАК ЕЮ НАЗВАТЬ?

— Назовите его мужским романом женского происхождения, это будет довольно точно. Все, перечисленные вами писательницы — люди сильные, талантливые, успешные. Только этим и похожи.

Понимаете, у нас есть писатели-мужчины и писатели-женщины, третьего природой не дано. Писатели-мужчины гуляют себе своими путями, никому не приходит в голову, свистнув, построить их в ряды. Почему-то в отношении к писателям «женского происхождения» всякому хочется их построить, обозначить, пронумеровать, как стадо коров. Это какие-то животноводческие позывы, вы не находите?

Давайте оставим всех писателей в покое, пусть гуляют сами по себе, они все особы одинокие по профессии, каждый — единственный, и обижаются, когда их вызывают из строя, как первогодок, и перечисляют через запятую.

— В ПРОЗЕ ВЫ ПРОЯВЛЯЕТЕ СЕБЯ В РАЗНЫХ ИПОСТАСЯХ, СРЕДИ ВАШИХ РОМАНОВ — И АВАНТЮРНО-ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ В СОЧЕТАНИИ С ЭЛЕГИКО-МЕМУАРНЫМ ЖАНРОМ, И РОМАН-КОМИКС, СОЧЕТАЮЩИЙ ОСТРЫЙ ГРОТЕСК С НЕПОТРЕБСТВОМ ЖИЗНИ. КАКОВА ЛОГИКА ЭТИХ ПЕРЕХОДОВ И ЧТО ВАМ БЛИЖЕ — ВЕРОЯТНО, ТО, ЧЕМ ЗАНИМАЕТЕСЬ В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ?

— Логика переходов диктуется панической боязнью окаменелости стиля, «лица». Все чудится, что гонится за мной страшенный литературный критик со штампом в ручище: проштамповать, отнести к течению, запротоколировать, навесить бирку и поставить на проименованную полку. Например, полку «женского романа».