Кто все расскажет - Чак Паланик

В подобных случаях Чолли Никербокер говорит об «артобстреле любезностями», «нахрапистом раболепии» либо «недержании комплиментов».

Почему-то многие фразы звучат куда лучше, когда слетают из уст мужчины.

Я держу скрученный в трубку сценарий — единственное предложение поработать, которое Кэтрин Кентон получила за последние месяцы. Это фильм ужасов о жрице Буду, создавшей армию зомби, чтобы захватить власть над миром. В финальных кадрах на жрицу нападают дикие обезьяны и, с визгом разорвав на куски, съедают. Линн Фонтэнн и Айрин Данн уже отказались от съёмок.

Награде в руках сенатора никогда больше не придётся так ярко сверкать, как теперь, пока она вне досягаемости для моей мисс Кэти. Со стороны кажется: вот идеальная пара, эти двое чудесно дополнят друг друга! Очень скоро сенатор Фелпс Рассел Уорнер станет шестым «отбывшим». А сейчас он и сам похож на трофей, который хочется вытирать и полировать до скончания жизни.

В любой коронации есть привкус фарса. Лев должен по-настоящему одряхлеть и лишиться последних зубов, чтобы столько людей отважились его приласкать. Все эти жестяные копии Кеннета Тайнена, мечтающие о том, чтобы их мнение уважал хоть кто-нибудь; эти заводные подделки под Джорджа Бернарда Шоу и Александра Вуллкотта; неудавшиеся актёры и писатели, не сотворившие ничего достойного человеческой памяти, — сегодня они готовы нести шлейф мисс Кэти в надежде вскочить на подножку поезда, уходящего в бессмертие.

Камера дает наплыв на её лицо, а голос за кадром изрекает:

— Эта женщина подарила нам лучшее от целой эпохи. Она проторила тропы, которыми прежде никто не осмеливался ходить. Ей одной принадлежат столь выдающиеся роли, как мисс граф Дракула и мисс президент Эндрю Джексон…

За спиной выступающего разыгрываются короткие сцены из «Истории Юджина Крупа» и «Легенды о Чингисхане». Чёрно-белую Кэтрин Кентон целует Гарри «Бинг» Кросби на террасе пентхауса, откуда открывается вид на хорошо прорисованные горизонты Манхэттена.

Под лучом прожектора голый порозовевший лоб сенатора блестит не меньше самой награды. Мужчина стоит во весь рост, фигура постепенно сужается от широких расправленных плеч к лакированным кожаным туфлям. Ну просто копия «Оскара» во плоти. Уцелевшие волосы над ушами и позади них вроде бы съёжились и отползают прочь, желая укрыться от пристального внимания толпы. Обидно и жалко смотреть, как яркий прожектор ворует у человека все признаки возраста или характера.

Между тем наш розовый манекен вещает:

— Она есть сама красота, образ которой вовек не изгладится из коллективной памяти, покуда существует человечество; она — воплощение храбрости и ума, отражение всего наилучшего, чего только могут добиться люди…

Прославляя хрупкость «этой женщины», сенатор сам начинает выглядеть и сильнее, и благороднее, щедрее, заботливее, великодушнее, даже выше ростом. Смотрите-ка, этакий великан — и безропотно склоняется перед крошечной дамой. Его цветистые, дутые комплименты похожи на вопли усталой супруги, имитирующей оргазм. Разница только в том, что первые нужны, чтобы скорее затащить женщину в постель, а вторые — чтобы скорее спровадить мужчину из постели. Произнося слова, которые втайне жаждет услышать любая дочь Евы, сенатор на глазах преображается. Широкие плечи и толстая шея принадлежат уже не пещерному человеку, но любящему супругу и заботливому отцу. Кроткому служителю. Дикий неандерталец плавится и меняет формы. Оскал начинает напоминать улыбку. В этих волосатых руках представляешь не дубинку, а какое-нибудь орудие труда.

— И сегодня мы смиренно просим её принять наше восхищение, — произносит сенатор, с нежностью прижимая награду к своей груди. — Ведь она и сама — желанный приз для любого мужчины. Драгоценный венец американской театральной традиции. Приготовьтесь же искупать её в горячих лучах обожания. Дамы и господа, позвольте представить вам… Кэтрин Кентон!

Бывает, актриса срывает аплодисменты не за какую-то из ролей, а просто за то, что ещё жива.

Сегодняшний вечер — ещё одна познавательная вылазка в обширную выжженную пустыню, имя которой — кризис среднего возраста.

Думаю, когда тебя терзает мир, можно найти определённое утешение в ещё более страшных самоистязаниях. По крайней мере так обретаешь чувство контроля над событиями.

Услышав собственное имя, мисс Кэти выходит на сцену под оглушительный шквал рукоплесканий. Пожалуй, по ним она изголодалась куда сильнее, чем по жареной курице, под каким бы соусом её сегодня ни подали за торжественным ужином. Здание содрогается от бесчисленных фотовспышек. С широкой улыбкой, раскинув руки, моя мисс Кэти принимает объятия сенатора, а потом и безвкусную золочёную безделушку.

На этом флешбэк заканчивается, и в кадре медленным наплывом возникает вышеупомянутая награда с гравированной надписью: «От величайших почитателей драматургии округа Западный Шуйлер». За те десять лет, что она простояла на полке, позолота изрядно помутнела. Мгновение — и затянутый паутиной трофей накрывает белая тряпка. Камера отъезжает, показывая меня в кабинете особняка. Я полирую приз. Над головой вьётся нимб из пылинок. За окном царит тьма. Мой взгляд устремлён в неведомую даль.

За кадром слышно, как отпирают ключом замок парадного входа. Мои волосы подхватывает короткий порыв сквозняка. Судя по звуку, тяжёлая дверь открывается и затворяется. По главной лестнице на второй этаж раздаются шаги. Ещё одна дверь тихонько скрипит и захлопывается.

Оставив награду, я с пыльной тряпкой в руке тоже спешу туда, наверх. И останавливаюсь у двери в будуар мисс Кэти. В глубине дома дважды бьют часы. Я стучусь и спрашиваю, не нужно ли помочь расстегнуть молнию. Достать таблетки. Налить воды в ванну и зажечь ароматные свечи на каминной полке. Вернее, на алтаре.

Ни слова в ответ. Я берусь за круглую ручку, но та не поворачивается. Ни в одну, ни в другую сторону. Заперто. Мисс Кэти ещё ни разу так не поступала. Приложившись к дереву пыльной щекой, я вновь стучу и прислушиваюсь. Из-за двери доносится только слабый вздох. Потом другой, чуть погромче, потом ещё громче, и вот уже заскрипели пружины кровати. Вместо ответа — пронзительный частый скрип, напоминающий смех.

АКТ I, СЦЕНА ДЕСЯТАЯ

Сцена открывается кадрами рукопашной схватки между Лилиан Хеллман и Ли Харви Освальдом. Эти двое дубасят и колошматят друг друга на седьмом этаже Техасского склада учебных пособий [11], в окружении непомерно высоких стопок из книжек «Лисички», «Детский час» и «Осенний сад» [12]. За открытым окном по Дили Плаза проезжает кортеж автомобилей. Ветер треплет флаги, зрители радостно машут руками. Хеллман и Освальд яростно дерутся за карабин, вырывая его друг у друга с переменным успехом. Наконец Лилиан изо всех сил бодает противника белокурой головой, лоб в лоб, и, когда тот с остекленевшими глазами на мгновение отключается, громко кричит ему: — Думать надо, идиот-коммуняка! Ты что, правда хочешь Линдона Джонсона в президенты?

Тут раздаётся выстрел, и Хеллман отшатывается, схватившись за плечо. Между пальцами выбиваются пульсирующие кровавые струи. Тем временем розовая шляпка-таблетка от «Холстон», знак стиля Жаклин Кеннеди, благополучно удаляется на недосягаемое для пуль расстояние. А до нас доносится ещё один выстрел. Третий. Четвёртый…

Выстрелы продолжают греметь, пока на экране наплывом не возникает следующий кадр. Декорации: кухня Кэтрин Кентон. Я сижу за столом и читаю сценарий Лили под названием «Спасая двадцатый век». Солнечный свет падает сквозь окошко в двери под крутым углом: очевидно, на улице либо позднее утро, либо полдень. На заднем плане видна лестница для прислуги, ведущая на второй этаж. Грохот оказывается звуком шагов на ступенях, и таким образом словно перекидывается мостик между фантастическим произведением и реальностью.

Итак, пока я читаю, на верхней ступени появляется пара ножек, обутых в розовые шлёпанцы с тяжёлыми толстыми каблуками, издающими оглушительный стук. Над ними колышется край полупрозрачного розового пеньюара, отороченного перьями белой цапли. Вот из переднего разреза показывается правая нога, гладковыбритая от самого бедра. Потом она исчезает, и нашим взглядам предстаёт левая. С каждым шагом подол халатика покачивается у тонких лодыжек. Каблуки продолжают отстукивать пулемётную очередь, и наконец в дверном проёме полностью возникает моя мисс Кэти. Остановившись, она обессиленно прислоняется к косяку. Фиалковые глаза наполовину прикрыты; губы раздулись; красная помада размазана от щеки до щеки, от носа до подбородка; на лице, утопающем в облаке розовых перьев, застыло выражение беспамятства. Замерев на месте, мисс Кэти ждёт, когда я оторвусь от сценария Хеллман и подниму на неё глаза, чтобы мгновением позже обратить на меня свой взгляд и произнести: