Жена башмачника - Адриана Трижиани

Всю ночь Энца тщетно боролась с ощущением несправедливости. В конце концов, в этой жизни Раванелли заплатили по всем счетам. Они были бедными, скромными, трудолюбивыми, помогали другим и поступали по заповедям. Они делали все правильно. А теперь очередь Господа воздать им за благочестие. Энца закрыла глаза, представив, как святые и ангелы окружают сестру, исцеляют ее.

Энца видела, как отец и мать становятся дедушкой и бабушкой, а братья и сестры обзаводятся собственными семьями. Баттиста показал бы детям все тропы в горах, Элиана научила бы не падать, стоя на одной ножке на каменной изгороди, Альма обучала бы шитью, Витторио показал бы, как подковывать лошадь, Стелла учила бы их рисовать, мама следила бы за садом, а папа запрягал бы повозку и катал внуков. Жизнь в горах текла бы своим чередом, они старели бы вместе и были бы счастливы всей большой семьей в собственной усадьбе, которой, несомненно, обзавелись бы.

La famiglia é perpetua[23].

Энца перепугалась, услышав, как тяжело дышит Стелла. Ведь доктор дал ей лекарство! Почему же сестре становится все хуже?

С лица Стеллы сошли все краски, щеки из розовых сделались серыми, а губы стали белее мела. Глаза сестры подернулись мутной пленкой, зрачки обратились в черные бусины четок.

Джакомина прикладывала к губам дочери мокрую ткань, гладила по волосам. Временами тихое гудение «Аве Мария» прерывалось стонами Стеллы – ножами они вонзались в сердце. Не в силах дольше смотреть, как угасает сестра, Энца выскочила из дома.

Она пробежала до самого конца Виа Скалина и замерла там, спрятав лицо в ладонях – оплакивая Стеллу. Разве есть что-то страшнее чувства, что ты не в силах облегчить страдания невинного? Энца не могла забыть страх слабеющей Стеллы и беспомощность на лице матери. Джакомина пережила немало беспокойных ночей у постели детей, охваченных лихорадкой, но этот раз был не похож на другие. Все происходило так быстро!

Энца почувствовала, как на плечи легли чьи-то руки. Она обернулась. Марко обнял ее и зарыдал вместе с нею.

Бог оставил их, ангелы удалились, святые отвернулись. Теперь Энца понимала, что на самом деле происходило в эти ужасные часы. Они вовсе не ждали, когда Стелле станет лучше, а лишь смотрели, как она умирает. Впервые в жизни за почти шестнадцать лет, после всех благополучно пережитых снежных бурь, весенних паводков и несчастных случаев, удача изменила Энце. Сильные руки отца больше не могли ее защитить, а прикосновение матери утратило целебную силу.

Энца и Марко вернулись в дом. Огонь почти потух, утреннее солнце с неохотой выползало из-за Пиццо Камино, заливая комнату светом. Элиана и Альма стояли в изголовье кровати, Витторио и Баттиста – напротив них. Проведя долгие часы на коленях, старый священник наконец встал и в последний раз поцеловал серебряный крест четок.

Джакомина, склонившись над телом дочери, рыдала, спрятав лицо в ее волосах. Она взяла свое дитя на руки, прижала к себе и стала баюкать, как делала каждую ночь. Безжизненные руки Стеллы свисали ладонями наружу, будто навстречу ангелам. Карие глаза были открыты, густые ресницы не скрывали пустого взгляда. Губы стали бледно-голубого оттенка, точно перламутр внутри раковины.

Марко обнял жену, не в силах ее успокоить. На него самого всей тяжестью обрушился его позорный провал. Не только доктор из Лиццолы, священник и Церковь обманули его надежды – он сам оказался недостаточно набожным в глазах Господа, чтобы сберечь дочь.

В их присутствии сегодня вершилось таинство, в тот непрошеный миг, когда они полностью отступили перед миром духов, когда жизнь уходила, а в свои права вступала смерть. Священная пауза, мост, качавшийся над самой гиблой бездной, мгновение, длившееся всего секунду или две, в котором Стелла была еще с ними – перед тем, как уйти к Богу. И в это мгновение Энца закричала, громко, чтобы Бог услышал: «Нет!» Но было слишком поздно – малышка покинула их, душа ее вернулась к звездам, в честь которых она была названа пять лет назад.

Энца все спрашивала себя – была ли в этом и ее вина? Ведь именно она затеяла пикник в тот день. Как старшая, она упаковала корзину и повела детей в горы. Она захотела почитать книгу на ярком солнце. Она позволила братьям и сестрам играть в пруду под мощными струями весеннего водопада. Это она подвела Стеллу, а сейчас – и всю семью.

Энца посмотрела по сторонам, ища взглядом того, кто простит ее безответственность, кто простит ей совершенные ошибки, но никто не выступил вперед, чтобы снять с нее груз тяжкой вины.

Она так нуждалась в утешительных объятиях отца и матери, но их руки обнимали Стеллу.

Боль Джакомины была столь глубока, что все тело ее извивалось в корчах, – так же она рожала своих детей. Она баюкала безжизненную дочь, впитывая ее последнее тепло.

Когда отец скорбит, мать вспоминает все – с самого первого мига. Нежные поцелуи, когда два любящих тела соединялись друг с другом в сладкой близости, – поцелуи, приведшие к желанному зачатию. Первое робкое шевеление, слабые толчки в животе. Мать вспоминает, как ребенок рос и рос во чреве, а потом ее тело раскрылось, чтобы выпустить в мир новую жизнь… И вот все кончено – стонами отчаяния, которое останется с ней навсегда.

Стелла была для Джакомины маленьким ангелом. Смешливая, не верившая урокам старших, но менее мудрых, чем она, сестер и братьев, жившая в гармонии с магией мира. Кудрявая маленькая фея, танцевавшая на поверхности жизни, с восторгом встречавшая каждый сюрприз вселенной, вникавшая во все, чего касалась, – от травинки, блестевшей на горных лугах и подпевавшей ночному ветру, до водяных струй, которые обнимала при каждой возможности, плескаясь и купаясь в них, наслаждаясь ими. Мимолетная, как грибной дождь, умчавшийся от сладкого дуновения летнего ветра, теперь она ушла навсегда.

Во дворе церкви Сан-Никола на ярком солнце выстроились в ряд для ежегодной уборки раскрашенные статуи. Святой архангел Михаил с мечом, святой Франциск Ассизский с овечкой, Богородица, попирающая ногой зеленую змею, святой Антоний с лилией в одной руке и младенцем Иисусом в другой, святой Петр в фартуке плотника и серая «Пьета» – скорбящая мать, держащая на руках мертвого сына.

Чиро полагал, что именно так верующие представляют себе загробную жизнь. После смерти они отправятся в сад, где в ослепительно белом сиянии их будут ждать безупречные святые с гладкими лицами и густыми волосами, разодетые в пурпур и зеленое с голубым. Их гипсовые руки с длинными пальцами укажут новоприбывшим, куда идти.

Дон Грегорио мог находить его недостаток благочестия странным, но Чиро считал – если кто и странный, так это верующие с их реликвиями, ладаном и елеем, мистическая сила которых вызывала больше вопросов, чем давала ответов.

Чиро смешивал в старой жестянке специальную чистящую пасту собственного изобретения. Путем проб и ошибок он подобрал состав для полировки статуй и украшавшей церковь тонкой резьбы. Для этой цели он брал чашку свежей влажной глины со дна реки Во, несколько капель оливкового масла, пригоршню толченых семян лаванды и месил, пока не получалось что-то вроде замазки. Прополоскав руки в тазу с холодной водой, он обмотал три пальца тряпкой и зачерпнул пасту.

– Va bene[24], святой Михаил, ты первый. – Осторожно, круговыми движениями, Чиро начал втирать пасту в постамент статуи. Золотая надпись «Святой Михаил» заблестела.

Из всех статуй Сан-Никола наибольшее сродство Чиро чувствовал именно со святым Михаилом. Сильные ноги, широкие плечи и серебряный меч, готовый поразить зло, всегда притягивали его, обожавшего приключения и ценившего смелость. А песочного цвета волосами и бирюзовыми глазами статуя напоминала Чиро себя самого. Полируя золоченый подбородок святого, он решил, что из всего Господнего воинства тот единственный мог бы завоевать Кончетту Матроччи. Остальные святые мужского пола, державшие голубок, гулявшие с овечками или баюкавшие младенца, вряд ли добились бы успеха. Святой Антоний слишком кроток, святой Иосиф слишком стар, а святой Иоанн слишком сердитый. Нет, Михаил был среди них единственным воином, лишь он мог завоевать сердце девушки.

Игнацио Фарино вышел из-за угла, толкая перед собой тачку, нагруженную голубой речной галькой. Хилый, с длинным носом и тонкими губами, Игги носил кожаные тирольские шорты, толстые вязаные гольфы и альпийскую шляпу с пером merlo[25], торчащим из-за выцветшей ленты. Он походил скорее на дряхлого мальчика, чем на старика.

– Che bella[26]. – Игнацио взглянул на статую святой Марии и присвистнул.

– Твоя любимица, да, Игги? – спросил Чиро.

– Ну она же Царица Небесная, верно? – Игнацио присел на садовую ограду и посмотрел на статую. – Я обычно глазел – именно что глазел – на ее лицо, когда был мальчишкой. И всегда молился Господу, чтобы послал мне красавицу жену, похожую на Деву Марию из церкви Сан-Никола. Самую хорошенькую девчонку в Вильминоре уже прибрали к рукам, поэтому я забрался повыше в горы и женился на первой красавице из Аццоне. Волосы у нее были что твое золото. Диво дивное снаружи, но – он вытащил из кармана самокрутку – внутри столько всего намешано. Не женись на красавице, Чиро. Слишком хлопотно.