Под увеличительным стеклом - Клаус-Петер Вольф

Ули схватил свой пиджак и выскочил из комнаты. Он поехал на фирму Зюдвест выяснить у шефа о причинах расторжения договора.

Директор фирмы даже не предложил ему сесть.

– Мой старый приятель Менгендорф рассказал мне…

– Что он вам рассказал? – спросил Ули.

– Вы пытались дискредитировать моего приятеля. Хотите нарушить спокойствие в домах престарелых, а потом состряпать из этого политическое дельце. Это как вам угодно. Но не на наши деньги. От нас вы больше не получите ни одного заказа. И, наверное, я не ошибусь, если скажу, что за нами последуют и другие фирмы. Господин фон Менгендорф уважаемый человек. Да. А теперь оставьте меня, пожалуйста, у меня еще много дел.

Нам отказали также сберегательная касса и городской театр. Итак, нас пытались обескровить. Он действительно имел в руках власть, этот Отто фон Менгендорф.

19

Моя мать прекрасно справилась с своей ролью. Ее поселили в отдельную комнату. Она разыгрывала из себя психически ненормальную женщину, но милую и безобидную. Она могла довольно свободно перемещаться по дому престарелых; ее видели то в одном, то в другом коридоре, и это ни у кого не вызывало подозрения. В таких случаях мать просто отправляли в ее отделение, а дежурному напоминали, чтобы, получше приглядывал за ней.

Уже на второй день мать установила контакт с Густавом Кляйном, бывшим судьей, который переправил письмо «седым пантерам».

Мать нашла его в комнате отдыха, где он наблюдал за шахматной игрой. Он украдкой курил, пряча руку за спиной. Открыто курить он боялся, потому что сестры, когда заставали его с сигаретой, обычно отнимали у него сразу всю пачку, а он только распечатал новую.

Мать сразу узнала его. Она вполне могла обойтись и без фотографии. Его выдавал крупный нос, это была наиболее примечательная особенность его внешности.

– Вы Густав?

– Да! – Он сразу обнаружил заинтересованность и оторвался от шахматной игры.

– Я Иоханна. Там, за стенами дома престарелых, у нас общие друзья.

Судья понял. Он загасил сигарету в цветочном горшке и отвел мать в сторону.

– Вас тоже держат здесь против воли?

– Нет. Я пришла сюда, чтобы помочь вам бежать.

– Неужели?

– Да.

– Как интересно! – воскликнул он, потирая руки.

– А где те женщины?

– Они, как я понимаю, обе не встают.

– Как с ними связаться?

– Тсс, санитар. – Он заговорил из предосторожности нарочито громко. – Нет, я не терплю ванильный пудинг.

– А я ничего, ем иногда с удовольствием. Правда, много сладкого… он прошел.

– Нам нужно постараться поднять их на ноги. Иначе как мы их отсюда вызволим.

– Неужели нет никаких легальных возможностей выйти отсюда?

Он только горько усмехнулся.

– Я все испробовал, поверьте мне. Я тридцать лет проработал судьей. Верил в закон и правосудие. Но это только для молодых, активных. Работник социального обеспечения – он в три раза моложе меня – счел, что я не в состоянии заботиться о себе сам. У меня была домработница. Потом она заявила об уходе. Я подыскал новую, она должна была заступить через две недели. Тут они и подловили меня. Подослали ко мне благотворителя. В доме, естественно, не все было в самом лучшем виде, этого оказалось достаточно, чтобы попасть к Менгендорфу. Его чертов зять был назначен моим опекуном. У меня был участок. Почти 5 тысяч квадратных метров. Власти хотели купить его у меня. Там решили строить какой-то торговый центр. Соседи тогда сразу продали свои, а я уперся. Не хотел никуда переезжать на склоне лет. Старое дерево не пересаживают. А теперь, конечно, Фриче продал мой дом. Его уже снесли.

– Но это же не его дом!

– Не его. Но раз меня признали недееспособным, значит, все дела устраивает за меня мой опекун. Деньги за участок и сейчас причитаются мне как владельцу, но Фриче уже продал его. Между прочим, за ничтожную цену. Соседи за свои получили почти вдвое больше. Я уверен, что Фриче тут проделал выгодную комбинацию. Он предложил тем дом по сходной цене, а прибыль они поделили между собой. Теперь, естественно, они заинтересованы в том, чтобы меня не выпускали отсюда. Да и кто бы мне поверил? О нас ведь как думают – старики, дескать, болтуны, чего только не нафантазируют. А если бы даже и поверили, все равно б сказали, что дом надо было продать, нечего становиться поперек прогрессу.

– Значит, вы полагаете, что с вашим участком все заранее обдумали?

– Как же иначе. Моя домработница уходит. И тут являются эти преступники из отдела социального обеспечения, признают меня беспомощным стариком, который не может больше ухаживать за собой. Объявляют меня недееспособным и отправляют в дом престарелых. Фриче становится моим опекуном, и вот уже участок мой продан. Прежде людей брали измором или шантажировали. Теперь все делается гораздо проще. По закону, так сказать. Отправляют в дом престарелых. Если у тебя нет близких, кто бы мог вступиться за тебя и помочь, то, считай, ты обречен.

– А эти две женщины – как их зовут?

– Марлея и Хедвиг. Они лежат в разных комнатах. Их почти весь день держат на медикаментах с целью иммобилизации.

– Вы знаете номера их комнат?

– Конечно.

К ним приближался молодой санитар.

– Осторожно, – предупредила мать, – …и знаете, эта бессонница…

– Этого санитара вам нечего бояться. Он сам несчастный. Он здесь гражданскую повинность отбывает. Мирную службу, как он ее называет. Мальчик па побегушках. Он сам терпит от персонала. И всегда делает самую грязную работу. Мы тут с ним как-то разговорились, ему тоже здесь многое не нравится. Например, то, что людей держат на медикаментах. Он парень что надо. Это я через него переправил письмо «седым пантерам».

– Тогда не сможет ли он нам помочь бежать?

– Вряд ли. Я пытался прозондировать его на этот счет.

Мать пристально посмотрела на Густава. Она испугалась, не раскрыли ли уже их замысел.

– Не беспокойтесь, я только осторожно осведомился у него, как он смотрит на эт, и вещи, и донес бы он, в случае если бы что-то заметил. Пожалуй, что нет. А вот решился бы помочь – этого я не знаю.

– А почему бы ему не помочь? Он ведь ничего не теряет.

– Нет, его могут перевести в другое место, поэтому он боится оказаться замешанным в таком деле. Тут неподалеку, в пошивочной мастерской, работает его подружка. А тех, кто отбывает службу на гражданке, часто переводят в виде наказания в очень отдаленные места, за сотни километров. Этого-то он и боится. Ничего не поделаешь – любовь!

Густав Кляйн улыбнулся и достал из кармана пачку сигарет.

– Хотите закурить?

– Спасибо, я не курю.

– Вы не могли бы стать как-нибудь иначе? То есть загородить меня. Ага, вот так. Теперь я не буду бросаться в глаза. Впрочем, я думаю, что нам пора перейти на «ты».

20

– Все ясно, – сказала Катя. – Нас хотят уничтожить. Ситуация такая, что мы либо сдаемся, либо защищаемся, как только можем.

Ули кивнул. Лотар сидел с задумчивым видом, не проявляя никаких эмоций.

Я был воинственно настроен. Негодовал. И вместе с тем испытывал страх.

– Как просто, оказывается, нас задушить, – сказал я. – Одного влиятельного человека не устраивает наш журнал, и этого уже достаточно, чтобы начать рыть нам яму. Он обзванивает своих приятелей, и те уже расторгают с нами договора.

– Может быть, есть два-три десятка читателей, которые готовы платить больше, если мы будем говорить правду, а не рекламу подсовывать!

– Ребята! Это идея! – вскричала Катя. – Давайте подготовим тематический номер. Специальный выпуск. Подробно, во всех деталях, расскажем, что здесь произошло в эти дни. Никаких комментариев давать не будем. Тогда нас никто не обвинит в оскорблении. О том, что все это дело рук Менгендорфа, тоже ни слова. Мы просто расскажем, что мы делали в последние дни и в каком положении теперь находимся. Читатель сам поймет что к чему.

– Это был бы шанс.

– И все-таки мы не сможем обойтись без рекламы…

– Мы останемся в убытке…

– Вот именно.

– Мы рискуем головой.

– И вое же это лучше, чем сдаться!

– Может получиться так, что это будет наш последний номер.

– Мы все равно на волоске. Выбора нет: либо он свернет нам шею, либо мы ему.

– Давайте официально обратимся за помощью к нашим читателям, – предложил Ули. – С просьбой о пожертвованиях на журнал.

Катя заявила, что она готова отказаться от очередной зарплаты. К ней волей-неволей присоединились остальные. Итак, средства на издание следующего номера были обеспечены. Но такое мы могли позволить себе только один раз. Не могли же мы вообще отказаться от зарплаты.

Пока я еще сетовал на наше бедственное положение, Катя уже развивала план действий.

– Нам нужны фотографии Менгендорфа, его зятя, возможно, дочери. Мог бы пригодиться и его дом. И даже Менгендорф рядом со своей яхтой, если она у него есть, конечно.

– А откуда ты их возьмешь?