Паломничество в Палестину - Иван Ювачев

Правда, у каждого паломника, сошедшего с парохода на берег все мысли направлены прежде всего в Иерусалим, но ведь в Яффе приходится им быть не один раз.

Помимо того, что почти все паломники, как приезжают, так и уезжают через Яффу, они бывают здесь ещё и при переезде в Галилею по морю. Правда и то, паломникам удобнее остановиться в греческом монастыре, ради близости его к пароходной пристани. Но если принять во внимание все неудобства для ночлега на грязных, холодных каменных плитах коридоров, террас и разных переходов греческого монастыря, то многие предпочтут сделать лишних две версты и воспользоваться чистой гостиницей с кроватями.

С другой стороны, какая масса русского народа остаётся монахами на Афоне, и как мало их здесь в Палестине! В Яффе тоже местность здоровая, красивая, обильная фруктами. Здесь столько связано с нею священных преданий! И не обидно ли — такой благоустроенный готовый монастырь пустует!

Незнание — вот, мне кажется, главная причина такого пренебрежения к яффским постройкам о. Антонина со стороны русских. Расскажи им про него обстоятельно, и они валом двинутся в этот палестинский рай.

Придя на станцию, я ещё застал много народу в ожидании поезда. Здесь паломники целый день жарились под знойным солнцем с самого утра. В паломническом поезде не было разделения на первый и второй классы. Заходил кто куда хотел. Пришлось и мне втиснуться в толпу людей и стоять в вагоне всю дорогу до Иерусалима. Прислуга поезда переходила через головы пассажиров по спинкам скамеек. Платформы вагонов тоже были заняты.

— Да, — подумал я, — мы теперь с этою железною дорогою много выигрываем в скорости, зато сколько теряем в поэзии этого благочестивого путешествия!

ГЛАВА 12: По дороге в Иерусалим

Как только тронулся поезд, все перекрестились и обратились к окнам. Потянулись перед нашими глазами прославленные яффские сады с апельсинами, лимонами, миндалём, маслинами, финиками и смоквами. Одни восторгались видом оранжевых плодов, других больше занимали кактусовыя изгороди. Но о том, что мы едем, наконец, по земле, полной библейских воспоминаний, — ни слова.

Кончились сады, — вступили в полосу хлебных полей… Встречались феллахи — здешние земледельцы. Паломники поражались, что в марте месяце пшеница и ячмень в колосе.

Проезжая мимо Лидды, я стал рассказывать об известном евангельском событии, бывшем в этом городе: исцелении расслабленного Энея апостолом Петром. Но для народа и этого было довольно, чтобы с нескрываемым любопытством обернуться ко мне и расспрашивать о «здешних святых местах».

— Так вы говорите, — обращается ко мне широкобородый мужчина, должно быть, из купеческого звания, — в этих местах, что мы едем, апостол Пётр проповедовал?

— Не один он. Здесь ходил и известный Филипп, один из семи первых диаконов.

И стал я рассказывать про Филиппа. Паломники внимательно слушали меня, и некоторые не могли удержаться, чтобы не заметить вслух:

— И откуда всё это вы, господин, вычитали?

— Да ведь это в «Деяниях апостолов» написано. Разве вы не читали?

— Как не читать! — откликнулся купец. — Да, ведь, всего не запомнишь.

Я очень часто поражался, как наш народ слабо знаком не только с книгами Ветхого Завета, но и Нового. Даже грамотные набожные люди, и те выказывали большее знакомство с некоторыми богослужебными книгами, с житиями святых, чем с евангелием.

Понемногу мы стали взбираться всё выше и выше. Саронская равнина, а за нею синее море, стали закутываться лёгким туманом. Почва становилась всё более и более каменистой. Кое-где ещё встречались по склонам разработанные куски земли, но и они поражали обилием крупного и мелкого камня. Это вызывало немалое удивление со стороны русских хлебопашцев.

— Экий народ ленивый! — не выдержал купец. — У нас землю разделают, как пух. А тут, накось, смотрите!

Кто-то из бывалых в Палестине заступился за феллахов и самые камни на полях признал необходимыми.

Во всё время переезда народ усердно угощался апельсинами. Многим они утоляли жажду. У некоторых запасливых людей нашлась вода в чайниках. Удушье и жара не покидала нас и при въезде в иудейские горы.

Среди паломников находился один рясоносец с чёрным колпаком на голове, вроде скуфьи. Это был типичный русский странник по монастырям, со всеми атрибутами своей профессии, т. е. с длинными волосами, с котомкой за плечами, с чайником и с палкой в руках. Когда вошёл в вагон контролёр и стал проверять и считает билеты, то этот странник ловко уклонился в толпе. Контролёр, для проверки себя, стал считать пассажиров. Оказывается, одним больше.

— Кто не показывал своего билета? — обращается он через переводчика.

Всё молчат. Молчит и странник. Тогда контролёр снова стал проверять билеты. Некоторые из соседей странника говорят ему шёпотом, чтобы он спрятался вниз. Но тот сидит на своём месте и в тесной толпе опять ускользнул от внимания контролёра.

Одного билета не хватает! — раздражённо замечает контролёр по-французски. Я боялся скандала и хотел было предложить деньги за билет, но контролёр махнул рукой и скрылся. Чем дальше мы лезли в горы, тем безотраднее, бесплоднее, безжизненнее был вид их: камень, камень и камень. Это были не те монолитные гранитные скалы Финляндии, местами представляющие гладкие площадки на десятки квадратных сажен. Нет, здесь они как-то ужасно изрыты, и кажутся бесформенными ноздреватыми громадами, с массою отдельных камней на неровной поверхности. И всё это голо, без дерева, без кустика. Местами встречаются развалины — тоже серый камень. Унылая страна! Да ещё при таком палящем солнце! И вспоминаются мне пророческие слова Моисея: «И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земли под тобою — железом; вместо дождя Господь даст земле твоей пыль».

Я смотрю на наших паломников и думаю себе: ожидали ли вы такого вида от Земли Обетованной, текущей молоком и мёдом? Но паломники, кажется, больше заняты были высотою гор. Только там, где поезд делал крутую кривую, или пробирался по обсечённому скату горы, или нёсся по насыпи, они невольно выказывали своё удивление инженерному искусству.

День стал склоняться к вечеру. Скоро должен и Иерусалим показаться. Я заранее в своём воображении рисую картину, как такая масса паломников шумно начнёт приветствовать Святой Город, как женщины заплачут от умиления и, чего доброго, будут, как крестоносцы, целовать землю, освящённую ногами Спасителя, Божией Матери и апостолов.

Я вышел на площадку вагона, где, между другими пассажирами стоял русский немец, исполняющий здесь, в Палестине, роль гида для больших господ. Разговорились. Он рекомендовал себя, как единственного знающего проводника в Палестине, и резко подчёркивал, что здесь нет учёных проводников, хорошо знакомых с географией и историей Палестины. По дороге он мне указывал более или менее замечательные места и предупредил о близости Иерусалима. Впрочем, об этом можно было и без него догадаться по встречающимся всё чаще и чаще постройкам из камня.

Паломники завязали свои узлы, взвалили их на плечи и прижались к выходным дверям. Не успел я обратить должного внимания на указанные немецким проводником пункты, как сразу подкатили к Иерусалиму, с южной стороны его. Мелькнули его стены, башни, но всё тот же серый колорит.

На станции нас встретила толпа извозчиков, носильщиков, проводников… Пошла торговля, сделки… Я опять посетовал на железную дорогу. Где же эта умилительная картина встречи с Иерусалимом?!..

Ко мне подскочили два русских парня:

— Кладь у вас есть? — спрашивают меня.

— Есть, вот два чемодана. Да, вы тут что?

— Мы тоже паломники. А теперь желаем заработать что-нибудь.

Я отдал им свой багаж и в душе благодарил их. Мне не хотелось на первый раз въезжать в Иерусалим на извозчике, а потому я пошёл пешком за моими носильщиками.

Хорошая шоссейная дорога проходила вдоль Вади-ер-Рабаби (Гинномова долина), мимо еврейской колоти. Ради субботнего дня мы много встретили гуляющих евреев в праздничных одеждах. Тут я впервые увидел бархатные шапки, отороченные каким-то тёмным мехом. Лапсердаки и пейсы несколько длиннее виденных мною в России. От еврейской колоти по мосту перешли на другую сторону оврага, или вади, как здесь называют, и пошли вдоль западных стен Святого города, прямо на север, к «Русским постройкам» Палестинского общества. По дороге страшная известковая пыль. И без того-то всё серо, а эта пыль ещё больше придаёт однотонный колорит всем предметам. Даже небо и то от насыщения воздуха пылью кажется сероватым. На первый раз чрезвычайно грустное впечатление. Где же сады Иерусалимские? Где тот лес, который рос по соседним горам? Впрочем внизу, у подошвы Сиона, виднеются деревья и кусты.