Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина - Дмитрий Санин

Поезд дёрнулся, тормозя перед станцией, бутылку развернуло, и она по касательной проехалась под сидениями, звонко тормозя. Неужели обошлось?! Поезд встал, бутылка медленно выкатилась на середину прохода. Уф…

— «Политехническая», — объявил Голос, и двери открылись.

— Пока, брателло! — спохватился длинноволосый. Он сильно хлопнул гогочущего приятеля по ладони и помчался к дверям. Не глядя под ноги, прямиком на бутылку. Высокий, резкий, грубый, в тяжёлых армейских берцах — сейчас он её заденет, она вылетит в открытые двери, пролетит метров пять навесом, и разобьётся вдребезги о каменные плиты пола.

— Пока, гы–гы–гы! — заорал ему вслед Второй Жлоб.

«Осторожно, двери закрываются», — предупредил корректный Голос. — «Следующая станция — «Академическая»".

Бутылка зажмурилась. Вот он приближается, тяжёлый ботинок! Сейчас будет удар…

Но оба ботинка тяжело протопали рядом, не задев, и спасительно грохнули двери, закрываясь. Поезд тронулся, и бутылка, описав дугу, плавно закатилась под ноги дремлющего старика. Ох! Какая это была немыслимая удача! В это было трудно поверить…

— Дедушка! — звонко позвала бутылка. Она была готова целовать эти старенькие пенсионерские боты. — Дедушка! Я здесь, здесь!!! Возьми меня, сдай… И доброе дело сделаешь, и денежку получишь.

Старик тяжело вздохнул, приоткрыл на секунду глаза, переставил палку поудобнее. Нет, ни за что не будет он собирать бутылки… Нет. Бутылка ясно расслышала его печальные мысли, ей вдруг стало почему–то стыдно…

Вагон заложил поворот, бутылка вновь потеряла равновесие, покатилась… Неужели об железный угол?! Но поезд выровнялся, и она неимоверным усилием задержалась возле Подтянутого.

— Молодой человек! — приятно улыбнулась ему бутылка, нервно переведя дух. — Вы такой умный и аккуратный! Я по Вашим ухоженным ботинкам и выглаженным брюкам вижу… Поднимите меня, пожалуйста, и донесите до урны. Будьте любезны… И мир станет немного чище — ведь Вы так любите чистоту, порядок и аккуратность…

Подтянутый, поджав губы, оторвался от журнала. Он возмущённо скользнул взглядом по бутылке, неприязненно покосился на развалившегося пьянчугу. От пьяного тяжело разило смешанным букетом; преобладала водочная струя.

«Быдло», — брезгливо определил Подтянутый. Мысли его были кристально ясны, аккуратны и отчётливы — бутылка их прекрасно слышала; вот только не поняла загадочного слова «быдло»… Между тем Подтянутый скривился: его стройная система взглядов на жизнь снова подтвердились. — «Тупое быдло. Мешать напитки, напиться, как свинья, и бросить под ноги людям бутылку… Ну и людишки… Безнадёжно испорченный генофонд. Ничто их не переделает, только массовые расстрелы…»

Подтянутый заметил старика в стареньком пальто, и губы его стали тоньше бумаги: неспособный следить за собой — стопроцентное быдло, недостойное жалости…

Бутылка удивлённо слушала. Стоит ли говорить, что Жлоб напротив тоже оказался безнадёжным быдлом, не лучше пьянчуги!.. — «Тоже мне, гермафродит — бабские волосы и пирсинг. Выродок. Никакого чувства собственного достоинства, никакой дисциплины… Развращённость и безответственность, животное… С таким быдлом мы никогда не будем жить нормально. Только стрелять! Стрелять без жалости — всех вырожденцев, всех алкашей — может, лет через сто нам и удастся вывести породу нормальных людей… Как англичане — перевешали всё быдло, и теперь счастливы».

Впрочем, Подтянутый легко справился с накатившим раздражением. Мужчина должен контролировать эмоции…

Вагон качнуло, и бутылка, совершенно растерянная от услышанного, обмирая от страха, вдруг оказалась возле Жлоба. К скучающему лицу Жлоба клеилась привычная ухмылочка, ясно выражающая его жизненную позицию.

— Молодой человек, — нервно прокашлявшись, робея, попросила его бутылка. — Пожалуйста, только не разбейте меня ненароком… А лучше — донесите до урны… Пожалуйста…

Противная ухмылочка Жлоба стала ещё противнее. Глаза его саркастически прищурились — на бутылку, на пьянчугу…

«Быдло…», — необычайно ядовито подумал он, и бутылка отшатнулась от потока ехидной злобы в мыслях Жлоба. — «Какое же кругом тупое быдло! Напиться, как свинья, и бросить под ноги людям бутылку. Всё, всё загажено. Семьдесят лет климов чугункиных… Когда в этой стране будет нормальная жизнь?!»

Он перевёл иронический взгляд на Подтянутого. — «А этот? Такое же быдло, неспособное на самовыражение, неспособное быть свободным. Типичный конформист — косой проборчик, с детства слушался мамочку, а теперь преданно лижет у Начальства и голосует за План Путина… Ишь, сидит с равнодушным лицом, ни до чего ему нет дела… «Бойтесь равнодушных…» Раб феодального режима…»

«А дед?» — со злорадным наслаждением ухмыльнулся Жлоб, блеснув колечком в губе. — «Заслужил ты, дедушка, свою быдляцкую долю. Не боролся ты с режимом за нормальную жизнь; ни для себя, ни для нас, потомков, не старался — и мы тебя, быдлятину, жалеть не обязаны. Извини, дедуля: самим не до жиру — балласт за борт… Нет, — ехидно щурился Жлоб, — с таким быдлом мы никогда не будем жить нормально…»

— «Академическая», — напомнил Голос. Двери открылись. Жлоб и Подтянутый поднялись и, смерив друг друга взглядами, неторопливо, размеренно пошли на выход. Почему–то им обоим одновременно понадобились одни и те же двери, и в проёме они крепко столкнулись плечами — Холодное Презрение и Искренняя Неприязнь.

— Осторожно, двери закрываются, — торжественно объявил Голос. — Следующая станция — «Гражданский проспект».

— Какие–то проблемы, уважаемый?.. — донеслось с перрона.

— Это ты мне, брателло?!

На перроне послышалась возня, злобное шарканье и частое пыхтение.

Двери тяжело грохнули резиновыми челюстями. Поезд, убыстряясь, понёсся в тоннель.

— Станция «Гражданский проспект»…

— Молодой человек! — над пьяным склонился старик, тряся его за плечо. — «Гражданский»! Следующая — конечная…

Пьяный мгновенно проснулся:

— Ох… спасибо… спасибо… — он, согнувшись, словно с низкого старта, ринулся к дверям.

«Осторожно!» — крикнула бутылка, но было поздно: пьяный неуклюже задел её ногой. Бутылка отчаянно взвизгнула, бешено кувыркаясь, вылетела на перрон и с размаху, звонко долбанулась горлышком о гранитное основание колонны.

«А–а–а–й!!!»

Но чудом не разбилась… Опять ей повезло!

— Вот черти, — пересохший язык пьяного ворочался с трудом. — Вечно они бутылки под ноги ставят, идиоты…

Он вдруг, качнувшись, цепко ухватил бутылку, и, широко мотаясь из стороны в сторону, целеустремлённо заспешил к эскалатору.

— Молодой человек!

Пьяный обернулся, пытаясь понять, кто же его зовёт. Сзади к нему спешил старик.

— Давайте–ка я Вас придержу, а то Вы обязательно упадёте. А наверху Вас могут забрать в милицию…

— Ох, спасибо Вам, — потёр лицо пьяный. — Спасибо. Извините.

Они вместе зашли на эскалатор.

— Извините меня, Бога ради, — сказал пьяный виновато и не очень разборчиво. — Стыдуха. Перебрал. Понимаете, кандидатскую защитил, банкет… Ничего не помню, — помахал он рукой перед лицом.

И действительно — несмотря на помятость, был он одет довольно прилично.

— Хорошее дело, — заметил старик, крепко поддерживая новоиспечённого кандидата за локоть. Старик вдруг улыбнулся: о таких банкетах он кое–что знал не понаслышке…

— Вам на трамвай?

— Нет, нет… Я тут, через двор живу… Спасибо… Вам… Извините, что так…

— Ничего, ничего. Нам по пути. Давайте–ка я Вас до двора доведу.

Они вышли из метро и заскрипели молодым снежком, удаляясь.

А бутылка уютно лежала в тёплой урне, на мягкой бумаге. Все опасности остались позади; она, ошеломлённая, ещё не веря своему счастью, прислушивалась к болтовне новых подружек.

— Ну, и как тебе люди? — пропищала ей глупенькая «пепсиколка», вымазанная помадой. — Правда, душечки? У них такие вкусняшные жевачки, вау…

— Ой, не знаешь ты жизни, — нервно засмеялась наша опытная бутылка, затягиваясь окурком. Пивные соседки понимающе закивали. — Это какой–то кошмар. Сплошное… быдло.

— — — — — — — — -

Плохая примета.

…Обитатели бункера давно привыкли, что боятся их — а не они. И тем страшнее им было сейчас. Страх просачивался через потолок, вместе с ударами канонады, растекался по коридорам и помещениям. Иногда бункер нервно дёргался от особо близких разрывов. На столах валялись карты и схемы, зияли распахнутой пустотой сейфы. С верхних уровней доносились звуки патефона: там пьянствовали обезумевшие солдаты.

Перекошенный человечек, бледно–восковой от горя и ужаса, метался по тесному подземному кабинету. Его колотила крупная дрожь; он придерживал трясущуюся руку другой, словно прикрывал срам. Там, куда свисали руки, мучительно сосало, дёргало и сжималось. Но Гитлер всё ещё верил, что выберется. Верил и надеялся: возле дверей стояли два чемодана, на одном лежала женская шубка.