Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов» - Евгений Владимирович Акельев

каких-то приемлемых условиях: надо думать, что честь обиженного холопа и его господина была восстановлена[100].

Но одно дело – борода холопа какого-то вологодского помещика и совсем другое – борода боярина. В конце января 1692 г. в Москве разразился страшный скандал, который попал даже на страницы дипломатических донесений. На одной пирушке боярин князь Борис Алексеевич Голицын подговорил стольника Дмитрия Федоровича Мертваго в шутку дернуть за волосы стольника князя Бориса Федоровича Долгорукова (младшего брата знаменитого полководца Я. Ф. Долгорукова). Последний в ярости вонзил в шутника вилку, едва его не убив. На разбирательстве, которое происходило «в хоромах великого государя», братья Яков и Григорий Долгоруковы оскорбляли Б. А. Голицына, и между делом кто-то из них сгоряча сказал: «Чем брата нашего за волосы драть, ты бы отца своего за бороду потаскал!» Эти слова послужили началом судебного дела о бесчестье, хотя в данном случае речь шла не о реальном, а лишь о словесном покушении на бороду отца Б. А. Голицына – боярина Алексея Андреевича Голицына. Долгоруковы эту тяжбу проиграли и должны были заплатить за бесчестье двух бояр – А.А. и Б. А. Голицыных колоссальную сумму – 3180 рублей[101].

Я намеренно выбрал два случая, происшедших приблизительно в одно время, но на разных полюсах (как социальных, так и географических) Московского царства, чтобы показать, что речь идет о представлениях, объединявших большинство людей данного культурного ареала. Думаю, можно поставить вопрос о том, не попадаем ли здесь в сферу истории ментальности, которая, по словам Жака Ле Гоффа, стремится выявить то общее, что имеют между собой «Цезарь и последний из его легионеров, св. Людовик и крестьянин, вспахивавший его владения, Христофор Колумб и матрос с его каравеллы»[102]. Если в Московской Руси были такие воззрения, которые объединяли московских бояр и холопов провинциальных дворян, то представления о сопряженности мужской чести с растительностью на голове находились в их числе. Оскорбительные действия в отношении бороды лишали мужчину чести. А лишенный чести мужчина не заслуживал уважения со стороны других членов общества, он мог подвергаться различным насмешкам, его жизнь становилась невыносимой. Не случайно в описанных выше случаях оскорбительные действия в отношении волос на голове и лице были сопряжены с судебными тяжбами, призванными восстановить мужскую честь[103].

Установленный факт помогает нам выявить новый существенный смысл брадобрития в Преображенском. Массовое и публичное острижение бород многих бояр и наиболее влиятельных московских дворян в присутствии государя на царском приеме, пусть и неофициальном, не могло не рассматриваться как действие, чрезвычайное по своей оскорбительности. Не случайно Корб пишет про «бесчестье» и «ненависть от обиды», которая вряд ли «может быть забыта», а также про страх быть осмеянным: наверняка эти значения были усвоены Корбом из общения с российскими информаторами. Нельзя сомневаться и в том, что сам Петр I, родившийся и выросший в мире этих смыслов, не мог не осознавать, что своими действиями наносит своим боярам смертельную обиду. Более того, он делал это намеренно.

5. Милость или опала?

От секретаря имперского посольства, не знавшего русского языка и пробывшего в Москве всего несколько месяцев, оказался сокрыт другой, более глубинный политический смысл этого ритуала. Участники необычного приема в Преображенском никак не могли не знать о том, что публичное «растление» бороды боярина в присутствии государя в Московском царстве происходило лишь в одном-единственном случае – при наложении опалы на виновного в каких-то серьезных проступках боярина. Эта церемония упомянута в записках польского шляхтича Станислава Немоевского начала XVII в.:

Когда же думный боярин учинит какое-либо преступление, как то: если бы он напал на другого боярина, учинил насилие жене его или дочери или если бы нашли обвинения на одного из тех, которые сидят в судах, что он осудил несправедливо, благодаря подкупу подарками, которые они называют посулами, то великий князь, севши вместе с другими думными, приказывает ему стать пред себя. Тогда старший дьяк докладывает, чтó тот сделал, а затем препровождает его к великому князю, который ладонью бьет его в губу с обеих сторон. После этого тот же дьяк, поставивши его посередине комнаты, начинает выщипывать у него пальцами бороду, а засим все думные бранят его: «Што это ты, мерзавец, бездельник, сделал? Мать твою, как у тебя и сором пропал!» Наконец дьяк объявляет, что великий князь всея Руси налагает на него опалу[104].

Ассоциация брадобрития в Преображенском с церемонией опалы приобретет особый смысл, если мы обратим внимание еще на одну важную деталь в описании Корба: первым был вынужден подставить свою бороду под ножницы боярин и воевода князь Алексей Семенович Шеин. Это указание вряд ли может быть случайным, и Корб не просто так обратил на эту деталь свое внимание: можно предположить, что его российские собеседники указали ему на ее важность. Как известно, Шеин в самые первые дни после возвращения Петра из Великого посольства действительно попал в царскую немилость по причине поспешности в проведении стрелецкого розыска и вскрывшихся злоупотреблений, связанных со служебными назначениями в армии[105]. Почему-то принято думать, что царь узнал подробности стрелецкого бунта и проведенного Шеиным розыска только после своего возвращения в Москву[106]. Однако Петр I наверняка был в деталях осведомлен о ходе следствия (как и о прочих делах, в том числе о злоупотреблениях Шеина) до своего возвращения, так как царю постоянно писали многие лица (далеко не все эти письма, к сожалению, сохранились или были найдены). Поэтому будущую опалу Шеина, скорее всего, можно было спрогнозировать уже тогда, когда царь возвращался в Москву. Это событие было ожидаемым. Поэтому русские собеседники Корба и обратили особое внимание на то, что на встрече с царем в Преображенском первым лишился бороды именно Шеин.

Бесчестье и наложение опалы – вот те значения, которые, несомненно, были наиболее актуальными для участников странной сцены. Но действительно ли это те самые смыслы, которые вкладывал в действие сам Петр?

Если брадобритие в Преображенском было демонстрацией царского неудовольствия и наложения опалы, то как в таком случае объяснить знаки необычайной царской милости, которые, по словам Корба, должны были сделать этот день счастливейшим в жизни его подданных? Царь «благосклонно поднимал» с колен своих подданных «и, наклонившись, как только мог, целовал их (!), как своих близких друзей». Заметим, что московские цари никогда не целовали своих подданных. Проявлением высшей милости было позволение для них поцеловать царскую руку. Сами государи могли христосоваться с высшими церковными иерархами на Пасху[107]. Поэтому