Европейцы - Генри Джеймс

Роберт Эктон снова рассмеялся.

— Ну и мысли у вас, моя дорогая кузина!

Шарлотта не сводила серьезных глаз с сестры; она не могла понять, откуда взялись у Гертруды такие странные представления. Мистер Уэнтуорт тоже наблюдал за младшей дочерью.

— Не знаю, какой она привыкла вести образ жизни, — сказал он, — но готов утверждать, что у нее не могло быть дома более безупречного, с более благоприятной обстановкой, чем этот.

Гертруда стояла и смотрела на них.

— Она жена принца, — сказала она.

— Здесь все мы принцы, — сказал мистер Уэнтуорт. — И, насколько мне известно, никто поблизости не сдает внаймы дворца.

— Кузен Уильям, — вступил в разговор Роберт Эктон, — хотите сделать благородный жест? Предоставьте им в дар на три месяца ваш маленький домик напротив.

— Не слишком ли ты щедр за чужой счет? — вскричала его сестра.

— Роберт не менее щедр и за свой счет, — проговорил невозмутимо мистер Уэнтуорт, глядя в холодном раздумье на своего родственника.

— Гертруда, — продолжала Лиззи, — а мне-то казалось, что новая родня пришлась тебе по душе.

— Кто именно? — спросила Гертруда.

— Да уж, конечно, не баронесса, — ответила Лиззи со своим смешком. — Я думала, ты намерена видеться с ним почаще.

— С Феликсом? Я надеюсь очень часто с ним видеться, — сказала Гертруда просто.

— Тогда почему же ты хочешь держать его подальше от себя?

Гертруда взглянула на Лиззи и отвела глаза.

— Лиззи, а вы хотели бы, чтобы я жил в одном доме с вами? — спросил Клиффорд.

— Ни за что на свете. Ненавижу вас! — ответила юная леди.

— Папа, — проговорила Гертруда, останавливаясь перед мистером Уэнтуортом и обращаясь к нему с улыбкой, которая казалась особенно милой еще и оттого, что была редкостью, — пожалуйста, пусть они поселятся в маленьком домике напротив. Это было бы так чудесно!

Роберт Эктон внимательно смотрел на нее.

— Гертруда права, — сказал он. — Гертруда — самая умная девушка на свете. Если и мне позволено высказать свое мнение, я очень рекомендовал бы поселить их именно там.

— Но северо-восточная комната куда красивее! — настаивала Шарлотта.

— Она сама наведет красоту, предоставьте это ей, — воскликнул Роберт Эктон.

В ответ на его похвалы Гертруда, бросив на него взгляд, покраснела: можно было подумать, что не он, а кто-то другой, не так близко знакомый, похвалил ее.

— Она сама наведет красоту, увидите! Как это будет интересно! Мы сможем ходить к ним в гости. Это будет иностранный дом.

— Так ли уж нужен нам здесь иностранный дом? — спросил мистер Уэнтуорт. — Вы убеждены, что нам желательно завести иностранный дом… в наших тихих краях?

— Послушать вас, — смеясь, сказал Эктон, — так можно вообразить, что бедная баронесса решила открыть здесь питейное заведение или рулетку.

— Это было бы так чудесно! — снова сказала Гертруда, опираясь рукой на спинку кресла, в котором сидел ее отец.

— Если бы она открыла рулетку? — спросила с величайшей серьезностью Шарлотта.

Гертруда секунду смотрела на нее, потом спокойно сказала:

— Да, Шарлотта.

— Гертруда стала много себе позволять, — раздалось юношески-насмешливое ворчание Клиффорда Уэнтуорта. — Вот что бывает, когда поведешься с иностранцами.

Мистер Уэнтуорт поднял голову и, взглянув на стоявшую рядом с ним дочь, мягко притянул ее к себе.

— Ты должна быть осторожна, — сказал он. — Должна все время следить за собой. Да и всем нам следует соблюдать осторожность. Нам предстоит огромная перемена, мы испытаем на себе чуждые влияния. Я не хочу сказать, что они дурные, ни о чем не хочу судить заранее. Но, возможно, от нас потребуется все наше благоразумие, все умение владеть собой. Установится совсем другой тон.

Из уважения к словам отца Гертруда немного помолчала, но то, что она потом произнесла, никак нельзя было счесть на них ответом.

— Мне хочется посмотреть, как они будут жить. Они введут у себя другой распорядок дня, вот увидите. И каждую мелочь она, наверно, делает по-другому. Ходить к ним в гости будет все равно для нас, что съездить в Европу. Она устроит себе будуар. Станет приглашать нас обедать — под вечер. Завтракать будет у себя в спальне.

Шарлотта снова в изумлении посмотрела на сестру. Ей казалось, что воображение Гертруды просто не знает удержу. Она всегда помнила, что у Гертруды богатое воображение — и гордилась им. Но в то же время считала, что это опасное и безответственное свойство; в настоящую минуту оно грозило, по ее мнению, превратить сестру в какую-то незнакомку, как бы возвратившуюся вдруг из дальних странствий и толкующую о непривычных пожалуй, даже неприятных — вещах, которые ей довелось там видеть. Воображение Шарлотты никогда ни в какие странствия не пускалось; она держала его, так сказать, у себя в кармане вместе с прочим содержимым этого хранилища: наперстком, коробочкой мятных леденцов и кусочком пластыря.

— Не думаю, что она станет готовить обеды… или хотя бы завтраки, сказала старшая мисс Уэнтуорт. — Не думаю, что она умеет что-нибудь делать сама. Мне пришлось бы отрядить к ней половину прислуги, и всем им было бы на нее не угодить.

— У нее есть горничная, — сказала Гертруда, — горничная-француженка. Она вскользь об этом упомянула.

— Интересно, ходит ли ее горничная в гофрированной наколке и красных башмачках, — сказала Лиззи Эктон. — В той пьесе, на которую меня брал Роберт, тоже была горничная-француженка. Она расхаживала в розовых чулках и была ужасная проныра.

— Это была soubrette,[25] — заявила Гертруда, не видевшая за всю свою жизнь ни одной пьесы. — Их называют субретками. Какой у нас будет великолепный случай научиться французскому.

Шарлотта только тихо и беспомощно охнула. Ей представилась пронырливая театральная особа в розовых чулках и красных башмачках, тараторящая без умолку на своем непонятном языке и снующая по всем священным и неприкосновенным закоулкам большого опрятного дома.

— Это единственное, из-за чего стоило бы поселить их здесь, — продолжала Гертруда. — Но мы можем попросить Евгению говорить с нами по-французски, и Феликса. Я собираюсь начать… в следующий же раз.

Мистер Уэнтуорт, не отпускавший все это время от себя свою дочь, снова окинул ее серьезным, бесстрастным взглядом.

— Я хочу, чтобы ты обещала мне одну вещь, Гертруда.

— Какую? — спросила она с улыбкой.

— Сохранять спокойствие. Не допустить, чтобы все эти… эти события лишили тебя покоя.

Посмотрев на него, она покачала головой.

— Боюсь, я не могу этого обещать, папа, я уже неспокойна.

Мистер Уэнтуорт некоторое время молчал, да и все они приумолкли, словно столкнувшись с чем-то дерзостным, внушающим опасения.

— Думаю, лучше поселить их в другом доме, — сказала Шарлотта тихо.

— Да, я поселю их в другом доме, — заключил мистер Уэнтуорт веско.

Гертруда отвернулась, потом посмотрела на Роберта Эктона. Кузен Роберт был ее давнишним другом, и она часто вот так, ни слова не говоря, на него смотрела, однако ему показалось, что на этот раз взгляд ее заменяет собой большее, чем обычно, число робких высказываний, предлагая ему, между прочим, обратить внимание на всю несостоятельность плана ее отца — если у него в самом-деле был такой план — сократить ради сохранения душевного спокойствия их точки соприкосновения с иностранными родственниками. Но кузен Роберт принялся сейчас же восхвалять мистера Уэнтуорта за его щедрость.

— Вы совершенно правы, решив предоставить им маленький домик, — сказал он. — Это очень с вашей стороны благородно, и вы ни при каких обстоятельствах об этом не пожалеете.

Мистер Уэнтуорт был щедр, и знал, что он щедр. Ему доставляло удовольствие знать это, ощущать это, убеждаться каждый раз, что щедрость его не осталась незамеченной, и удовольствие это было единственной известной автору этих строк слабостью, которую позволял себе мистер Уэнтуорт.

— Трехдневный визит — самое большее, что я бы там выдержала, — заметила, обращаясь к брату, мадам Мюнстер после того, как они вступили во владение маленьким белым домиком. — Это было бы слишком intime,[26] вне всякого сомнения, слишком intime. Завтрак, обед, чай en famille[27] — да если я дотянула бы до конца третьего дня, это означало бы, что наступил конец света. — Она высказала эти соображения и горничной своей Августине, особе весьма умной, к которой баронесса питала почти неограниченное доверие. Феликс заявил, что охотно провел бы всю жизнь в лоне семьи Уэнтуортов, что таких добрых, простых, милых людей он никогда еще не встречал и что полюбил их всей душой. Баронесса согласилась с ним, что они просты и добры, являют собой образец добропорядочности и очень ей нравятся. Молодые девушки — законченные леди: Шарлотта Уэнтуорт, несмотря на ее вид сельской барышни, леди в самом полном смысле этого слова.