Сталинградская страда. «Ни шагу назад!» - Владимир Першанин

Еще один парень запомнился. Еще в ноябре, когда Волга не встала, он ящики с боеприпасами таскал. На свой пароходик опоздал, прыгнул на следующий. А в то судно, где его взвод (или батальон) переправлялся, снаряд угодил. Как деревянный коробок разнесло, только куски палубы и доски среди ледяной каши плывут, а их с правого берега добивают.

Кого убили, кто утонул, лишь несколько человек подобрали. Тоже к нам в феврале угодил, получив пулю в поясницу. Рассказывал, что зимние месяцы на морозе провел. В Сталинграде все деревянное сгорело. Набьются теснее — и греют друг друга в подвалах. Мы ему кроме раны обмороженные пальцы лечили. Три или четыре ампутировали.

Ну, еще коротко упомяну про одного «жениха». Наш Особист ко мне прилип. Не нравился он мне. Старше возрастом, назойливый, а вскоре выяснилось — женатый. Я его резко отшила. Тебе ППЖ понадобилась? Ищи в другом месте! Отстал и больше не привязывался.

А я вскоре сразу со всеми своими подопечными попрощалась. Они ведь в санбате временно лечение проходили. Операция, заживление ран, а затем всех ждал госпиталь. Поначалу их перевозить и трясти на грузовиках нельзя было. Полный покой требовался.

А для окончательного долечивания нужны были госпитальные условия.

Подогнали в теплый весенний день грузовики, и всю палату по восемь человек на койках-носилках погрузили в машины. Улетели мои белые голуби! Я по-женски их так называла. Отправляли мы их в новом белом белье. Одеялами не накрывали, солнце уже хорошо грело. Машут мне руками, кто адресок протягивает. Спасибо, Григорий Иванович, спасибо, Лиза! А у меня слезы текут. Привыкла к ним.

За то, что выходила тридцать послеоперационных тяжелораненых, получила первую свою награду — орден Красной Звезды. Я и про медаль не думала, а тут сразу орден. Тогда ведь мало кого награждали. Разве что начальство повыше. А лейтенанты да рядовые только шрамы да нашивки за ранения получали. После Сталинграда немного расщедрились, но редко у кого медаль на груди, а про ордена и говорить нечего.

Кроме ордена попозже получила медаль «За оборону Сталинграда». Но война и после Сталинграда для меня продолжалась.

Ведь я носила воинское звание, и наша дивизия (и медсанбат) двигалась на запад.

Запомнились долгие переходы конца лета и начала осени сорок третьего года. Это было уже после Курской битвы. В большие города мы не заходили, а поселки в памяти не остались. Бесконечные пыльные дороги, где-то впереди прорывают немецкую оборону танки и пехота, а мы стараемся не отстать от тылов дивизии.

Двигались повозки с медицинским оборудованием, медикаментами, палатками, а мы, медсестры, шагали в кирзовых сапогах размера на три больше. Но все же сапоги, а не ботинки, в которых топала основная часть пехоты. Мы ведь старались всегда за собой следить. Сапоги, юбка, гимнастерка, туго перепоясанная ремнем. Да мы еще девчата хоть куда!

Бомбили нас не часто. Но дорога выматывала. Пытаемся смеяться, даже петь, а ноги заплетаются от усталости. Ездовые — в основном дядьки в возрасте, заботились о нас. Увидят, что кто-то отстает, подсаживают на повозку.

Войска наступали быстро, санбат мы не разворачивали, оказывали помощь раненым на ходу и отправляли в тыл. Шли по местам тяжелых боев. Перепаханные гусеницами траншеи, много разбитой техники, трупов. Да и наших незахороненных солдат хватало. В местах прорывов застыли подбитые и сгоревшие «тридцатьчетверки». Возле машин суетились ремонтники. Машут рукой:

— Сюда… к нам. Раненые здесь.

На раненых танкистов страшно смотреть. Особенно на обожженных. Ну, как ему поможешь, если у него почти весь промасленный комбинезон сгорел и вплавился в тело? Наступал шок от боли, другие, оставаясь в сознании, стонали. Вводим морфин, чем можем помогаем. Но их в госпиталь надо, в специальное ожоговое отделение.

Некоторым и госпиталь не поможет, если половина кожи сгорела.

Конечно, и пехоте доставалось, но танкистам особенно. Лежат двое, все что от экипажа осталось, смотрят на нас и не видят. Сильные контузии после удара снаряда. Многие с осколочными ранениями. Броня крошится, и кусочки металла вонзаются в тело. Кому десяток осколков, а кому и не сосчитать, сколько железа досталось.

Врачи часть осколков на месте вытаскивали. Перебинтуем раненого, как куклу, и тоже на попутку. Считалось, что мы продвигались в тылу, но во время наступления обстановка быстро менялась. Оставались островки немецкой обороны, целые воинские части в тылу оказывались.

Однажды попали под сильный артиллерийский обстрел. Только что тихо было, и вдруг взрывы. С нами пехота шла (видимо, второй эшелон), завязался бой. Снаряды вокруг взрываются, немцам наплевать на красные санитарные кресты. Неподалеку медсестру, как шапкой, взрывом накрыло, ничего не осталось. Взрывы то дальше, то ближе. У повозки задние колеса в разные стороны, лошадь остатки тащит, быстрее из-под огня. Хирург рукой показывает на кусты возле речки. Я туда побежала.

А что кусты? Это не защита. Осколки их, как траву, выкашивают. Спрыгнула под обрывчик, затаилась на корточках. Хоть и начало осени, а вода холодная. Наверное, родники поблизости. Холодная — не холодная, а жить хочется.

Просидела я в воде под обрывом часа два-три. От холода тело не сгибалось, а куда вылезать? Взрывы, пулеметные очереди. Кусок ивы вместе с огромной веткой метрах в пяти шлепнулся. Накрыл бы меня, расплющило, как букашку. Но пронесло. Стрельба понемногу стала стихать, я из воды кое-как вылезла. От холода с полчаса отходила. А ноги от того сидения в воде у меня и спустя шестьдесят с лишним лет ноют. Крепко застудилась.

Отлеживаться долго не пришлось. Раненые стонут. Санитарная сумка при мне была, мы их берегли, как солдаты свое оружие. Пошла, шатаясь, раненым помощь оказывать. Остальные наши тоже разбрелись по полю. В воздухе гарью пахнет, грузовик неподалеку догорает. Остановилась у перевернутой пушки.

Несколько воронок вокруг, снаряды, гильзы разбросаны. Двое артиллеристов мертвые, один в стороне руку зажимает. Кое-как разжала, стала перевязывать, а паренек пальцем показывает:

— Там… вон там.

Из рыхлой земли ботинок торчит. Надо откапывать. Дернула слегка и на спину свалилась. В руке у меня кусок ноги до колена и облепленная бурой землей обмотка. На части кого-то из артиллеристов разорвало.

В июне 1944 года я была назначена медсестрой в санитарную роту 76-го стрелкового полка. В санроте имелся врач, два фельдшера, 2–3 медсестры, а обязанности санитаров исполняли легкораненые или выздоравливающие бойцы. Заодно я заведовала аптекой, так как неплохо разбиралась в фармакологии.