Четвертый хранитель - Роберт Святополк-Мирский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где ларец, Софья?!
— Какой ларец? — С непритворным изумлением спросила великая княгиня, широко открыв красивые карие глаза.
— Ты прекрасно знаешь, какой, — с Тверским приданым Марьи.
— Ах, этот! Мой дорогой, я никогда не думала, что это может тебя так взволновать. Подойди ближе и присядь сюда. Я сейчас все тебе объясню.
Иван Васильевич подошел ближе, но присаживаться не стал.
— Ну! — прорычал он.
— Иван, ты же сам просил меня помочь в организации свадьбы моей несчастной племянницы с твоим героическим князем Удалым, которого ты описывал мне, как московского Геракла. Желая тебе угодить, я все устроила — за годы нашей тесной и доброй супружеской жизни, я никогда не перечила тебе. Ты ведь прекрасно знаешь, что суть греческого воспитания добродетельной супруги заключается…
— К черту греческое воспитание, Софья! Где ларец?!
Софья, глядя в глаза мужу, захлопала ресницами.
— Иван, я не понимаю, отчего ты так нервничаешь? Ты же хорошо знаешь, сколько ужасных несчастий пережила наша семья из-за турок… Мы потеряли Константинополь, мы остались нищими, и я благодарю Господа за то, что он послал мне тебя, такого доброго государя, любящего супруга, а потому мне совсем не хотелось бы, чтобы какие-то мелкие недоразумения разрушали нашу глубокую и тонкую привязанность. Вспомни, нас недавно постигло огромное горе! Господь взял к себе нашу доченьку, такова была его воля, но я расцениваю это как знак свыше. Мы должны нежнее относиться друг к другу тем более сейчас когда я снова…
— Где ларец, Софья?!
— Я же и рассказываю, но ты не даешь мне и слова сказать. Еще раз напоминаю — ты просил меня помочь устроить свадьбу Марьи и молодого князя Василия Верейского. Для этого из Венеции специально прибыл отец невесты, мой брат Андреас… Князь Василий Удалой — известная личность, любимец московского народа, и негоже было бы ему жениться на какой-то нищенке. Ты видишь, — слезы выступили у нее на глазах. — Я не стыжусь говорить о том, что наша семья жила в изгнании и нищете, и тебе это прекрасно ведомо. Где, по твоему, Марья могла взять приданное. Вот я и вспомнила об этом злосчастном маленьком ларчике… Да там и камней-то было — каких-то пару перстеньков на пальцы одной руки. Я подумала, что после Новгорода, откуда, как всей Европе известно, ты вывез триста повозок с драгоценностями, какая то жалкая шкатулка не может представлять для тебя особой важности, разве что ты хотел показать всему своему двору и всей Москве, что наша с тобой племянница беднее, какого-то Верейского княжича, земли которого фактически вот-вот станут принадлежать тебе…
Иван Васильевич тяжело вздохнул и присел на край постели, отодвинув прозрачный балдахин. Казалось, он полностью смирил свой гнев, и теперь говорил так, как разговаривает учитель с несмышленым учеником.
— Послушай, Софья, дело вовсе не в этих камешках, хотя их там было много и ценность их велика. Дело совсем в другом… Ты ведь помнишь — я говорил тебе о том, что…
— Ах, перестань, Иван. Ну, неужели ты, великий государь, дальновидный политик, мудрейший правитель, можешь верить в какие-то жалкие плебейские россказни, которыми тешит себя простой люд, выпив меду…
Иван Васильевич вздохнул.
— Видишь ли, Софья, у нас в народе говорят: «Дыма без огня не бывает». То, что сокровище Амрагана было — это правда, но…
— Иван, — расширила глаза до предела, Софья. — Ты верно перетрудился. О чем ты говоришь?! Все произошло почти триста лет назад. Это одни байки! Если бы это сокровище существовало, оно уже давным-давно проявилось бы. В Твери, в Москве, где угодно. И вообще я не понимаю, что общего между этой красивой легендой и приданым твоей покойно жены.
Иван Васильевич помолчал и упрямо сказал, тут же ловя себя на том, что сам не верит в то, что говорит:
— Понимаешь, Софья, приданое Марьи — это часть Тверской казны, и если Великие Тверские князья тайну ту великую знали, то может храниться она где-нибудь в казне этой. Вот, когда у меня в руках будет вся эта Тверская казна, и слуги мои переберут все предметы в ней один за другим и ничего не найдут, ну, может тогда, я успокоюсь…
Софья нежно прикоснулась своей бархатной ручкой к огромной ладони супруга.
— Оно будет в твоих руках, — вкрадчиво прошептала она, — Потому что и Тверь, и Верея и все исконно русские земли будут твоими, ибо с тобой я, со мной благословение апостола Андрея, а за нами — Великая Византийская империя — второй Рим! Два Рима пали, а третьим Москва будет до тех пор пока ты будешь со мной, и будешь верить мне, мой любимый. — Она нежно поцеловала его в щеку.
Иван Васильевич молча встал, и, не говоря ни слова, вышел.
Столь же решительным и быстрым шагом, возвращаясь в свою тронную палату, он пнул ногой наугад одного из низко кланявшихся бояр, что вечно толклись в коридорах в ожидании государевой милости, и коротко бросил:
— Тучков?
— Да, государь. — Тучков ударил лбом об пол.
— Патрикеева ко мне, и если в пять минут не справишься — в Преображенский монастырь до конца дней.
— Слушаю и повинуюсь, государь! — Вскочил на ноги Тучков.
Спустя несколько минут, Тучков втолкнул полураздетого Патрикеева и, трижды перекрестившись, осел по стене под дверью, гадая про себя — успел или не успел…
— Что стряслось, государь? Заговор? Покушение? — запыхавшись от бега, испуганно спрашивал Патрикеев.
— Тебе известно, где в настоящее время находится Удалой со своей супругой?
— Нет, государь, но узнаю через минуту.
— Прикажи своим добрым людям немедля схватить князя Василия Верейского с его княгиней, и, не взирая на час, доставить ко мне, сюда.
— Разумеется, государь. Твоя воля — закон!
Не успел Иван Васильевич покинуть покои супруги, Софья тотчас вскочила с постели.
Испуганная Аспасия торопилась к ней.
— Государь в гневе, — шепотом полуспросила-полусообщила она.
— «Гнев, о богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына…», — думая о чем-то своем иронически процитировала Софья. — Паолу и Беренику ко мне, живо!
— Береника! — Сказала Софья, и верная фрейлина по одному виду своей госпожи поняла, что дело серьезное. — Немедленно поезжай в моей повозке к Марии и Василию и, во что бы то ни стало, привези обоих сюда! Сейчас же!
— Да, государыня, — присела в низком поклоне Береника и выбежала.
— Слушаю, государыня, — заняла ее место Паола.
Итальянка Паола, самая обольстительная из фрейлин Софьи за десять лет жизни в Москве прекрасно овладела русским языком, но чарующий южно-итальянский акцент, который у нее остался, действовал на мужчин неотразимо.
