Радогощь (СИ) - Ляпина Елена

Олеся чуть виновато на меня смотрит.

– А как же Антон? – едва слышно произношу я.

– Ты всё потом узнаешь, – говорит она, кладя свою ладонь на мое запястье.

– Олеся! – Я перехватываю её руку и с силой дергаю, – очнись! Не нужно выходить ни за кого из них! Ни за молодого, ни за старого! Ты их даже не знаешь! Тебя чем-то опоили?

– Никто ничем меня не опаивал, – смеется она.

И вдруг льнет ко мне, крепко-крепко прижимается, стискивая меня в своих объятиях.

– Как хорошо, что ты пришла со мной попрощаться, – шепчет она мне на ухо, её горячее дыхание обжигает меня, – мы больше не увидимся в том качестве, как сейчас. В следующий раз я буду другой, и ты можешь измениться, если ты сама этого захочешь.

Отстраняется от меня, внимательно смотрит мне в глаза. Я ничего не понимаю, и мне хочется заплакать как маленькой.

– Я буду рада, если ты тоже поменяешься, – говорит она. – А теперь иди, мне нужно подготовиться к обряду.

– Олеся, – только и вырывается у меня.

Я хочу ещё что-то сказать, привести какие-то доводы, но слова застревают в горле, и я ничего не могу. Меня отрывают от Олеси и выталкивают из шатра, затягивают полог. Пуления Авсеевна берет меня под руку и ведет прочь.

Наверное, нужно было кричать, отбиваться, если надо грызть зубами стенки этого шатра, но вытащить оттуда подругу. Она бы на моем месте так бы и поступила, а я ничего этого не делаю. Позволяю себя увести. Ещё и злюсь на Олесю за то, что она и меня решила приплести в свою авантюру.

Оглушенная всем этим, я даже не сразу замечаю, что мы не возвращаемся обратно к нашему шатру, а меня отводят к высокому старому засохшему дереву. У меня складывается впечатление, что меня водили петлями, что вперед, что обратно, чтобы запутать и совсем сбить с толку. Но для чего?

Пуления Авсеевна садит меня на ковер и располагается рядом, держит мою руку в своих ладонях, гладит, чувствую её теплую морщинистую кожу и успокаиваюсь понемногу, хотя сердце так и колотится. И главное, я не знаю, как мне поступить. И как назло Кирилл, Аня и Игорь так бессовестно свалили, оставили нас здесь одних. Может быть мне удастся снова поговорить с Олесей? И хоть я не запомнила дорогу, но я всё равно найду этот шатер и силой заставлю Олесю прийти в себя.

– Всё будет хорошо, не переживай, – говорит Пуления Авсеевна и поглаживает меня.

Отдергиваю свои руки и обнимаю себя за плечи. Солнце быстро садится, налетает пронзительный холодный ветер. Ежусь, жалею, что ветровка осталась в шатре, но нет сил подняться на ноги и сходить за ней. Я, словно как загипнотизированная, сижу, прилипнув попой к ковру. Вокруг нас собирается народ, и я догадываюсь, что сейчас что-то должно произойти и мое сердце сковывает тревога.

Солнце опускается так низко, что запутывается в сухих корявых ветвях старого дерева и вдруг вновь ударяют в барабан, и я подпрыгиваю на месте, оглядываюсь.

К нам приближается процессия. Впереди шаман, высокий, настолько худой, что видны его выпирающие ребра на голом торсе, плечи прикрыты черной шкурой, а на макушке голова мертвого волка. Он вышагивает чинно, размеренно, ни на кого не глядя, и люди отходят в сторону, пропуская его. В руках у него огромный бубен и он бьет в него своей крепкой жилистой ладонью, натянутая мембрана издает гулкий: «БОМ» и мое сердце замирает.

Позади него кривляются другие шаманы, на головах у них устрашающие маски животных и огромные кривые рога. Следом идут женщины-когалки всё в тех же разноцветных платьях и квадратных шапочках, когда я застала их в шатре с Олесей. Их головы опущены, словно они чем-то опечалены. Меж них я замечаю и саму Олесю, в белом длинном платье, на голову накинута полупрозрачная ткань, что-то наподобие фаты. Они подводят её к дереву, и она становится спиной к сухому стволу. Вдруг к ней подбегают те «звериные морды» с рогами, в руках у них яркие алые ленты, они опутывают ими Олесю, крепко привязывают её к дереву. Затем шаманы разбредаются в разные стороны и скрываются среди низеньких елочек. Оттуда сразу слышатся звериное рычание и возня.

Сердце замирает от того, что я ничего не успела предпринять. И зачем они её привязали? Ищу глазами жениха, но не нахожу, нет его здесь, и вспоминаю, что она говорила, что замуж же завтра выходит, значит, ещё не всё потеряно. Тогда что это за обряд? Обручение? Спрашиваю об этом Пулению Авсеевну.

– Сегодня прощание с невестой, – с готовностью отвечает мне когалка.

– Это что значит?

– Что она переходит из одного статуса в другой.

– Из просто девушки в замужнюю женщину? – уточняю я.

– Нет, не то, – качает она головой.

– А что тогда?

– Мне сложно это тебе объяснить, – чуть помолчав, говорит она, – ты не поймешь сразу, для этого время нужно, чтобы осознать. Попозже всё узнаешь. Кащь проведет её, не беспокойся, они справятся.

– Кто такой Кащь? – спрашиваю я, а у самой мурашки бегут от какого-то неосознанного страха.

– Кащь – это шаман, который помогает совершить переход, – поясняет она.

Хмурюсь, не нравится мне всё это. Хочется, чтобы поскорее кончилась эта часть обряда, а ночью я попытаюсь пробиться к Олесе и увести её оттуда. Мы сбежим из этого странного места во чтобы то ни стало, и забудем всё это как страшный сон. Прикусываю губу и в который раз проклинаю друзей, которые бросили нас здесь одних.

Между тем шаман бросает на траву свой большой бубен и что-то кричит на когальском, обращаясь к приведшим Олесю женщинам. Те с воплями и рыданиями падают на колени и начинают громко голосить, чуть ли не раздирая на себе одежду.

– Что происходит?

– Кащь спросил – попрощались ли они с невестой, – отвечает Пуления Авсеевна. – И они показывают, что они очень опечалены расставанием с ней.

– Как-то это всё странно, – произношу я, не замечая, что я это говорю вслух.

– Таков обычай, – усмехается она. – Ведь Олеся из другого племени, не из нашего, поэтому должна пройти обряд прощания в полной мере.

– В полной мере? – перевожу на неё взгляд.

Она хитро улыбается, загадочно посматривая на меня и больше не добавляет ни слова. Вспоминаю, что мы кажется проходили на семинаре, что в древности, выдавая невесту замуж родные оплакивали её, будто умершую, потому что она уходила из своей семьи. Может быть и здесь так принято до сих пор. Сейчас они поплачут и все разойдутся.

Поворачиваюсь обратно к Олесе. Женщины сняли с неё фату, и я вижу её спокойное лицо, с неё смыта вся косметика, что я даже не сразу узнаю её, настолько она бледна. Что совсем на неё не похоже. Она всегда, всегда красится, при любых обстоятельствах. Волосы красиво развеваются на ветру, и вдруг что-то вспыхивает позади неё, пламя обхватывает сухой ствол дерева. Но Олеся не видит этого, не чувствует огня. Я хочу закричать, но тугой ком встает поперек моего горла. Хочу вскочить на ноги и подбежать к ней, вырвать её из огня, но мое тело предательски не слушается меня.

К шаману с волчьей головой подходит ряженый с длинными рогами, в руках у него поднос, накрытый полотенцем. Кащь рывком сбрасывает полотенце и берет с подноса за рукоять длинную чуть изогнутую саблю. Поднимает руку над головой, и острая сталь сверкает на солнце. Кащь издает страшный сдавленный крик, изгибаясь при этом, словно его голос идет не из горла, а откуда-то изнутри него и вдруг делает резкое быстрое движение рукой, взмахивая саблей…

Мой глаз не успевает уловить, что это было за движение и для чего оно было нужно, как вдруг на острой стороне сабли откуда-то появляются капельки алой крови. Я смотрю на Олесю, она застыла столбом и вдруг, как в замедленной съемке, на её длинной шее, на её белой нежной коже появляется узенькой ниточкой красная полоса. Сначала совсем тонюсенькая, едва различимая, затем всё больше утолщается и вот кровь уже пузырится и брызжет, а Олесина голова просто-напросто съезжает с шеи и падает в траву. Затем пламя вспыхивает сильнее и поглощает безголовое тело.

Немой крик застревает в моем горле, всё разом кружится у меня перед глазами, сливаясь в одно большое пестрое пятно. Я падаю на ковер, стукаясь больно подбородком, и у меня перехватывание дыхание. Я хочу вдохнуть, но не могу, словно мое тело разом разучилось дышать. Меня скручивает таким спазмом, что мне кажется, что сейчас мою душу выдавит из тела.