Птичий фургон. Часть первая. Птицы - Григорий Рейхтман

– Алёша, – позвал с кухни Антон, – иди сюда, я тут яичницу жарю…

Я пришёл. Он раскладывал по тарелкам оранжевую глазунью. На газовой плите закипал чайник. Было уютно, и почти не тревожно. Мы съели яичницу молча, оказалось – я проголодался. Антон был задумчив, рассеянно глядел как я завариваю чай. Казалось, он принимает какое-то решение, или просто прислушивается к чему-то внутри себя. В голове моей крутилось несколько странных незнакомых слов. Было непонятно – откуда они взялись. Может, они пришли мне в голову, когда я был в переулке Медиков? Или это вроде «родственников на песке» – ничего не значит, как странный сквозняк? Я не выдержал в конце концов и спросил:

– Ты не знаешь, что такое «эхо ленты»?

Конечно, вопрос прозвучал по-идиотски. Какое эхо? Почему эхо? Да ещё – ленты! Я не думал, что он ответит. Но он именно ответил – так, словно ждал именно этого вопроса. Ни тогда, ни после я не мог понять – откуда Антон вообще знает такие вещи. Может быть, следовало бы спросить по-другому: кто же такой на самом деле Антон, если он знает такие вещи? Но это всё равно. Ни тогда, ни после – я это никогда не узнал. И не надо.

– Знаю, – сказал он, – теперь знаю… – и вдруг он – внезапно и пронзительно – как ястреб – глянул мне прямо в глаза.

– Это, – сказал он чётко и раздельно, – то, что мешает тебе узнать – кто ты, – он всё смотрел на меня в упор своими непонятными зелёными глазищами.

– Но это и то, – чуть помедлив, продолжил он, – что может тебе помочь узнать – кто ты такой. И что тебе надо делать.

Я тупо молчал, уставившись ему куда-то в подбородок. Ждал продолжения. Потом потёр ладонями виски и лоб, потому что почувствовал странную тяжесть. А он и не думал продолжать. Принялся как ни в чём не бывало звенеть ложечкой в чашке с чаем.

– Ты что, – сказал я, – сфинкс?

– Наоборот! – улыбнулся он, – как раз наоборот!

– Но если… – начал я, и в этот момент зазвонил телефон.

– Это Алиса, – он продолжал улыбаться мне так, словно это я был ребёнок, а он – взрослый.

– Иди, – сказал он, – возьми трубку…

Всё было… Хорошо. Я знаю, это нелепо – так говорить, когда нет ничего в голове, нет ничего в сердце, когда всё – просто НЕЧТО, и это НЕЧТО делает с тобой что хочет, и как только ты поднимаешь голову – тебя бьют, и ты падаешь, и снова поднимаешься, и тебя СНОВА БЬЮТ, и всё это – просто… жизнь, и надо продолжать движение. Я знаю, это кажется нелепым. И всё же…

Глава седьмая. Видения

Наутро лужи снова покрылись льдом, а грязь затвердела. Я-то думал, что она просохнет на солнце, и будет тёплый день. Я даже надеялся раскочегарить велосипед. Но ветры ничего не знали о моих планах.

В такой холод хочется снега. Как-то неестественно это, когда всё такое серое и мёрзлое. Дует резкий ветер, он, может, и не очень сильный, но зато – северо-восточный. Он обжигает лицо и руки, напоминая, что совершенно напрасно ты не надел куртку с капюшоном и тёплые вязаные перчатки. А если ты ещё и на велосипеде – вовсе несладко.

Вообще, лучше бы дома сидеть, но раз уж приспичило куда-то идти и ехать по этим промёрзшим улицам, то хорошо бы в карманах кроме ключа от квартиры звякало ещё что-нибудь. Хорошо бы это были монеты. Хорошо бы их хватило на проезд в городском транспорте. А заодно и на стакан горячего кофе (или того, что они называют этим словом) в какой-нибудь заштатной булочной…

В общем, велосипед мой остался грустно стоять у северной стены. Изнутри. Я пожелал ему добрых зимних снов и пообещал с первым весенним сухим асфальтом взять с собой в далёкое сосновое путешествие на Юго-запад. Мы кивнули друг другу на прощание. Я проверил – все ли документы для отдела кадров у меня с собой, ещё раз пересчитал мелочь в карманах куртки – и вышел из дому. Я отправился на поиски работы. Так я, во всяком случае, говорил сам себе. И надо отметить – этому себе я говорил не всю правду. Всю бы он просто не понял. А объяснять этому себе всякие тонкости было попросту неохота. Дурацкая это затея и неблагодарная. Вроде как напевать инспектору районо что-нибудь из «Pink Floyd».

А пешком я отправился не только из-за холода. Словно кто-то сказал мне: погоди со своим «Спутником». Так ты уже делал и ещё сделаешь.

Я шёл по улице, ёжась, засовывая руки поглубже в карманы своей куртки без капюшона. И думал об автобусах, и об этом странном времени года, которое принято называть осенью.

Мысли складывались в слова. Слова выстраивались в строчки. И вот что у меня получилось в конце концов:

Облетели деревья.Опрокинулось небо.Стаи голых домовОдиноко маячат, и ясно,Что дома никому не нужны.Холодеют заборы.Остывают асфальты.Начал падать тихий снег.Снег летит невесомо:Его выдувают на небеИз игольного ушка.…Почему-то автобусыСтали сердитыми.Подходят к остановке,Большие и серые,Холодные как солнце.Но внутри тепло.Я закидывал удочки.Я вытягивал сизых и странных рыб,Дрожащих на лескеКак огромные капли воды.Чёрно-белые зданияЗабывают свои фасады,И те засыпают в пыли…Это распорядилась Осень.Установила свой порядок.

Я стал думать – почему – холодные как солнце? Наоборот же! А потом понял, что нет – не наоборот. Солнце-то осенью холодное! А автобусы? Автобусы осенью тоже не такие как всегда. Представляете, выныривает ваш автобус – с вами на борту – из какого-нибудь неизвестного закоулка, и, прежде чем нырнуть в другой такой же неизвестный закоулок, останавливается на углу. Выходите вы, и места вам незнакомы, а напротив вас некий сквер – и вы никогда раньше не видели этот сквер, а у входа в сквер абсолютно неведомая булочная. Дальше всё просто: человек заходит и видит очень таинственный кафетерий. Странные и вечные кунцевские булочки по три копейки, удивительный и незнакомый напиток за восемнадцать – и того – двадцать одна копейка. Человек спрашивает – как называется напиток, и ему таинственно и молча указывают на ценник. Там написано: кофе с молоком.

Тогда человек просит угостить его этим напитком и в доказательство серьёзности и обдуманности своей просьбы выкладывает на прилавок два гривенника и копейку.

О, придорожная булочная! Сколь странна и таинственна ты есть! Бог знает, когда ещё тебе удастся найти пристанище и глоток горячего, усталый человек! Путь твой долог, нелёгок и полон опасностей… Думаешь, я шучу? А вы говорите – город, осень…

Итак, Лёша допил кофе с молоком, дожевал булочку и вышел под дождь. Потому что теперь на улице шёл дождь.

Улочка, которую он выбрал для дальнейшего путешествия, уходила горбатым асфальтом круто вниз. По бокам росли кусты жёлтой акации, причём акация облетела ещё не вся. Это было удивительно: кажется, все деревья и кусты в городе уже облетели. На улице опять как-то резко потеплело. И дождь стал другим – он падал на землю вертикально, и сразу почти весь впитывался. Не стало луж, куда-то делись лужи. Такие дожди бывают летом, после долгой жары, но уж никак не в октябре, в самую слякоть и промозглость. И ветер изменился: он больше не обжигал, а налетал тёплыми влажными порывами, словно в шутку, играя с Лёшей в ляпки, что ли… Правда, куртка в конце концов, стала мокрой насквозь, но было вовсе не холодно, и настроение Лёшино изменилось. Да, это был любимый Лёшин зюйд-вест, и он всё время усиливался.

И нёс он запах сосновой хвои, а не бензина и не химических отходов. Впрочем, ничего удивительного: именно с юго-запада к городу вплотную подходят бескрайние сосновые моря. Они, правда, и с севера подходят, и вообще – со всех сторон, но только на юго-западе им не преграждают путь никакие, извините за выражение, промышленные гиганты.

Конец ознакомительного фрагмента.