Солнце Велеса - Елизавета Дворецкая

Нет такого обычая, чтобы сестры сопровождали братьев на тот свет. Но если бы Лютаве предложили выбирать, она куда охотнее пошла бы за Лютомером – след в след за своим вожаком, как привыкла, – по незримой тропе в Навь, чем осталась в мире живых без него. Старше ее на целых семь лет, он всегда был важнейшей частью мира, где она росла, и своей жизни без него она не могла и вообразить.

Оба с самого детства знали, что их мать, княгиня и волхва, отличается от прочих женщин. А когда Велезора покинула их, это отличие они стали делить лишь на двоих и жили, как две половинки ореха, некой невидимой скорлупой отделенные от остальных, весьма многочисленных родичей.

Когда стая покидала Ратиславль, у крайних изб селища им повстречалась Галица. Но все были так заняты новостями, что ее не заметила даже Лютава – мысли о возможном военном походе вытеснили из ее памяти нашептанный пирог, попытку присушки и даже бедолагу Дрозда.

Молодая женщина проводила Лютомера долгим взглядом; кажется, он почувствовал, но лишь передернул лопатками под накидкой из волчьей шкуры – и не оглянулся, оживленно разговаривая с сестрой и Хортомилом. А она все смотрела, будто пила жадным взглядом красоту этой рослой плечистой фигуры, легкость шага, ловкость каждого движения. Тот отпечаток леса, который иным внушал трепет, Галицу пьянил, как медовая брага. В старшем сыне Вершины в избытке было того, в чем Галица так нуждалась, что влекло ее с детства – сила близости к богам.

При взгляде на Лютомера Галицу пробирала дрожь. Было чувство, будто она тянется погладить волка – так приятно было бы коснуться пушистого меха на загривке этого красивого, сильного, опасного животного, но ведь он может одним щелчком челюстей отхватить руку по локоть! Ее разрывали противоречивые желания: подойти ближе, заглянуть в глаза, коснуться груди – и в то же время хотелось бежать от него подальше, прятаться от этого взгляда, отрешенного и в то же время пристального, как велсы прячутся от молний Перуна-Перкунаса. Если бы только он узнал, надменный потомок угренских и вятичских князей, чего достигла жалкая безродная челядинка, сиротливый побег на корне срубленного дерева! Но если он узнает, на что она способна, это будет означать ее гибель. Томимая влечением и опасением, Галица все стояла, как прикованная, и все смотрела ему вслед…

Так бывало всегда. Лютомер приходил в Ратиславль редко, но Галица всегда замечала его, а он ее – никогда. Галица хорошо знала, что он за человек, а он даже не думал, кто она. Ну, бегает тут одна, Замилина челядинка, ну и что?

Бойники все удалялись, солнце поднялось высоко и било в глаза. Если он теперь и оглянется, то не разглядит ее лица. Никому не нужная улыбка медленно угасла. Лютомер еще не знает, что все изменилось и Галица, челядинка Замили, уже не та женщина, мимо которой можно пройти, как мимо скамьи или лохани. Кое в чем они уже стали равны. И он пожалеет, что не заметил этого вовремя.

Галица опустила длинные черные ресницы, будто хотела спрятать выражение своих изжелта-серых глаз. Хотя кто стал бы заглядывать ей в глаза?

– Пришла? – На княжьем дворе Галицу окликнула вторая челядинка, по имени Новица – рослая крупная баба. – Замиля тебя спрашивала. Велела, как придешь, сразу к ней идти.

Эти две женщины, а еще два холопа составляли собственную челядь Замили. В неволю обычно попадали пленники, захваченные в походах. К ним принадлежала и мать Галицы – еще девочкой-подростком она попала в плен во время войны старого князя Братомера с голядью нижней Угры. Своего имени полонянка не сказала, и ее стали называть Ильга – по названию городца Ильган, откуда она была родом. Она выросла в челяди княжьего двора, родила дочь – одновременно с Замилей, родившей мальчика, благодаря чему стала кормилицей княжьего сына и сблизилась с его матерью. Когда Галица подросла, Ильга выпросила для дочери волю и кое-какое приданое: Галица вышла замуж и года два прожила на лесной заимке у бортников, в пяти поприщах от Ратиславля. А оставшись бездетной вдовой в то же самое время, как умерла Ильга, вернулась к Замиле и с тех пор жила при ней как самая доверенная служанка и почти подруга.

Владения хвалиски Замили состояли из двух клетей, разделенных деревянной перегородкой, и в каждой имелась своя печь. В большей половине обитали дети и собственная челядь младшей жены, а меньшая служила спальней ей самой и по большей части – князю Вершине.

Лет двадцать назад до молодого князя Вершислава дошли слухи, что вверх по Оке идут купцы из-за Хвалисского моря и везут с собой несметные богатства. Налет удался лишь отчасти: старший из купцов ухитрился половину серебра бросить в реку. Зато среди добычи обнаружилась молодая смуглокожая рабыня, и Вершина, никогда не видевший таких женщин, взял ее себе. Первое время пленница дичилась, не понимая ни слова по-славянски, отказывалась есть, никак не желала появляться на людях с открытым лицом. Умываться она ходила только на реку, отказываясь от обычной лохани, и горько плакала, когда из-за подступающих холодов купаться в Угре, куда она отправлялась по вечерам, стало нельзя.

Но постепенно эти ее «странности» прошли, она кое-как приспособилась к новой жизни, научилась языку словен. Конечно, даже лишившись Велезоры, Вершина не мог назвать княгиней темноглазую чужеземку-пленницу. Но Замиля, хоть и звалась младшей женой, жила не хуже старших, щеголяя не менее дорогими одеждами и украшениями, гордилась посудой, разными ценными и забавными вещичками, которые иной раз привозил с далеких торгов расторопный Неговит. В избе у нее было красиво и богато: на лежанке соболье одеяло, пуховые подушки, занавеска из шелка с птицами и цветами. На резных укладках шелковые покрышки, на полках пестро расписанные хвалисские блюда, серебряные чаши, на столе литой бронзовый светильник. А уж сколько цветного платья и разного узорочья надарил Замиле Вершина – и не сосчитать. Иной гость, всю жизнь носивший домотканое платье и евший из самолепных глиняных горшков, случайно попав сюда, застывал от изумления и забывал свое дело: не в Ирий ли шагнул ненароком?

Замиля очень любила цветное платье, и всякий день на ее смуглых руках звенели браслеты и сверкали перстни. По прошествии двадцати лет она оставалась еще красивой, хотя стройный некогда стан расплылся после пятикратных родов, а возле темных глаз появились морщины. Из пяти ее детей выросли только трое; старшая ее дочь года три назад была отдана замуж в семью дальней Вершининой родни, но умерла родами, оставив маленького ребенка. При Замиле сейчас жили двое: Хвалис, ее первенец, и младшая дочь, четырнадцатилетняя Амира.