Разноцветные “белые вороны” - Ирина Медведева

Мы лучше зададим другой вопрос. Скажите, если можно (и даже необходимо, как уверяет нас сегодняшняя наука) муссировать с ребенком вопросы секса, рассматривать картинки, которые еще недавно были бы квалифицированы как порнографические, если можно вместе сидеть у телевизора, когда на экране демонстрируют половой акт, то почему, собственно говоря, нельзя логически продолжить эту цепь и от теории перейти к практике? Где пролегает граница между благодетельным просвещением и уголовно–наказуемым развратом?

— Но ведь инцест был строжайше запрещен всегда, во все времена! — возразят нам.

Да, но этот строжайший запрет был сопряжен с множеством других, не менее строгих. Матери и в голову не приходило обсуждать с сыном, «как это происходит». У многих мусульманских народов отцы не раздеваются не только перед дочерью, но и перед наследником. В некоторых культурах сына довольно рано отделяли от матери, и с этого момента его воспитанием занимались другие люди.

Короче говоря, «антикровосмесительный» закон был логическим продолжением и венцом целого комплекса других табу на эту тему. Он не висел в воздухе, а был как бы крышей массивного здания. Конечно, нарушали его и тогда. Преступники вообще были во все времена. Но тогда задать вопрос: «А зачем он нужен, этот закон?» — мог только сумасшедший. Сейчас же, когда практически все остальные запреты отменены, подобный вопрос, к сожалению, свидетельствует скорее о здравомыслии.

Наши наблюдения показали, что в подавляющем большинстве случаев, когда родители увлекаются новациями в области сексуального воспитания детей, это приводит уже в детстве к самым разнообразным нервно–психическим нарушениям. Вернемся к той женщине, поклоннице прогресса, с которой мы начали свой рассказ. К нам она обратилась не от хорошей жизни. Старший, семилетний, сын страдал энурезом, а попросту говоря, был писуном, младший занимался онанизмом, причем делал это на людях, при посторонних, и все попытки отвлечь его от этого занятия, переключить на что–то другое заканчивались истерическими срывами.

Психологи, правда, уверяли мать, что в этом нет ничего страшного. А один специалист, знаток зарубежной литературы, даже привел ей в качестве положительного примера американский роман, в котором мать восстанавливает утраченный было контакт с сыновьями–подростками, поведав им о том, как она в их возрасте занималась мастурбацией.

Наша отечественная мама, хоть и была готова на все для блага своих детей, но ее все же смущал один момент: она собиралась отдать младшенького в детский сад — пора было выходить на работу. Вдруг старомодные воспитательницы неправильно поймут «нормальные» проявления ее Коли?

Тщетно мы призывали мамашу тоже стать хоть немножко старомоднее. В ответ она ссылалась на весь могучий арсенал «четвертой власти» — от «Науки и жизни» до «Пионерской правды». Наконец, уже ни на что не надеясь, мы взмолились:

— Ну пожалуйста, ну хоть ради эксперимента спрячьте «Сексуальную энциклопедию» на дальнюю полку, разрешите старшему мальчику самому мыться в ванне, раз он вас стесняется, не ходите по квартире раздетой, да и детям не стоит бороться голышом.

Неожиданно мама среагировала на слово «эксперимент» (вероятно, благодаря ассоциации со словом «прогресс»). И согласилась!

А через некоторое время потрясение сообщила нам, что у ее детей почему–то, «сами собой», «на ровном месте» исчезли невротические симптомы.

Вообще странная, на первый взгляд, картина. Дети, такие, казалось бы, пластичные, такие восприимчивые и переимчивые, в вопросах пола проявляют удивительный, непонятный консерватизм. Любят, когда папа живет в семье, и не любят, когда взрослые целуются прилюдно. Очень четко делят поведение людей на «приличное» и «неприличное». Стесняются, если родители позволяют себе при них фривольные шутки. И совершенно не жаждут раздеваться в присутствии сверстников.

Попробуйте–ка спросить дочь, что она думает о девочке, которая в детской компании для потехи снимала штаны и демонстрировала голую задницу? А ведь сколько голых задниц дети сейчас видят по телевизору. И это же взрослые, авторитетные задницы. Но нет, не подражают маленькие ретрограды!

Другое дело, что дети не всегда решаются выразить свой протест открыто. Да и не всегда, находясь под властью мощного родительского авторитета, осознают, что именно их коробит и от чего им не по себе. И тогда это неосознанное неприятие «выходит боком» — тиками, страхами, энурезом, немотивированной агрессией. Разумеется, последняя фраза касается не только сексуального воспитания. В любом случае, когда авторитетное родительское влияние перерастает в авторитарный прессинг, ждите «побочных эффектов».

К вопросу о загадочности детского консерватизма. Нам–то он вовсе не представляется загадочным. Дети более естественны, чем взрослые, они ближе к природе, к первоначалу, то есть в них отчетливее проступает уже упомянутый нами архетип. Поэтому при всей психической пластичности ребенка, глубинный пласт психики с трудом поддается трансформации, всячески ей сопротивляется.

Русская культура (во всяком случае, христианский ее период, который длится вот уже второе тысячелетие) отличалась целомудрием, повышенной стыдливостью. Вспомним боярышень, которые всю жизнь сидели взаперти, сначала в отчем доме, потом в доме мужа. В петровские времена все как будто бы встало с ног на голову. Женщинам и девицам аристократического сословия ведено было появляться на ассамблеях (так при Петре назывались балы) с обнаженными плечами и грудью и разговаривать(!) с кавалерами. Во Франции, между прочим, в это время процветали внебрачные связи, адюльтер был предметом светского обсуждения и частым сюжетом в литературе. А какой успех имела «Исповедь» Руссо, в которой вполне откровенно описываются сексуальные переживания юного героя!

Казалось, что Россия, сделав столь мощный рывок в сторону раскрепощения нравов, догонит и перегонит Европу. Однако этого не произошло, а в литературе появилась Татьяна Ларина («Но я другому отдана и буду век ему верна…»), тургеневские барышни с их мечтаниями о неземной любви, Вера из гончаровского «Обрыва», для которой потеря невинности переросла в трагедию вселенского масштаба.

Что же касается народа, то на его укладе все эти «барские штучки» и вовсе мало отразились. По–прежнему после свадьбы вывешивали на всеобщее обозрение окровавленную рубаху, и по–прежнему соседи, если это «вещественное доказательство» не было предъявлено, мазали дверь опозорившейся новобрачной дегтем…

А сам свадебный обряд? Сплошные песни–плачи.

Плачут подружки, плачет мать, плачет сама невеста…

— Матушка, матушка, во двор гости едут!

Сударыня–матушка, на крыльцо восходят!

— Дитятко, дитятко, не бойсь–не пужайся,

Свет милое дитятко, я тебя не в ы д а м…

Это что, татары едут Забирать девушку в полон? Или, может, свои насильники хотят надругаться? Нет, в дом пожаловали не враги и не разбойники, а, казалось бы, столь желанные в семье, где «поспела» дочь, сваты! Чего ж тут плакать, чего бояться? Возможно, так проявляется страх покинуть родителей, войти в чужую семью? Безусловно, но ведь таков удел всех замужних женщин — и европейских, и азиатских.

Однако во всем мире на свадьбах поют веселые песни, и только в России традиционный свадебный обряд скорее напоминает погребальный. Хоронят, оплакивают, отпевают невинность, неутешно скорбят о ее утрате…

Наверное, многие обращали внимание на странную особенность нашего языка. С одной стороны, он такой богатый, на нем можно выразить все, что угодно, с самыми тончайшими нюансами. И вдруг в такой наиважнейшей сфере, как любовь — белое пятно, черная дыра. Нет слов для обозначения физической любви. Либо научные термины, либо непристойности. А нормальные, человеческие слова которыми так богат любовный словарь европейских народов, — отсутствуют. Случайно ли это? Конечно, |нет. Правда, бывает, что нет слов, потому что нет явления. Но тут вроде с явлением все в порядке, а то бы мы все уж давно вымерли.

Значит, дело в чем–то другом. Эта тема в русском языке, а следовательно, и в русской культуре явно табуирована, запретна. А что обычно табуируется?

Нечто очень важное и грозное, внушающее трепет и благоговение, священный страх. Первобытные люди боялись назвать вслух животное, которое считалось прародителем их племени. Религиозные евреи никогда не произносят вслух имя Бога. В общем, словесный запрет налагается на священную, с а к р а л ь н у ю сферу жизни.

Сегодня, под лозунгом возвращения в мировую цивилизацию, эта сфера грубо попирается. А мы уже говорили, рассказывая об архетипе, как опасно трогать фундаментальные основы психики. Тут можно еще раз обратиться к нашей истории, на сей раз недавней.

В начале XX века передовая русская интеллигенция широко пропагандировала и свободную любовь, и браки втроем, и гомосексуальные отношения. То же самое делалось, к примеру, во Франции. С той только разницей, что во Франции не наступила вслед за этим эпоха полного отрицания сексуальной стороны жизни. А вот в России и мужчин, и женщин стали называть общим словом «товарищ». И в жизни, и в искусстве торжествовало невиданное ханжество. Например, измена жене приравнивалась чуть ли не к государственной. За развод человека могли запросто выгнать с работы. «Аморалка» обсуждалась на комсомольских, партийных и профсоюзных собраниях. Женщина стеснялась сказать, что она беременна. Воспитанные в таком духе родители неизбежно вступали в конфликт со своими подрастающими детьми. Много воды и слез утекло, много судеб было покалечено, пока все это постепенно не пришло к относительной норме. Нет, не к всемирной — всемирной вообще не бывает. К традиционной, но с поправкой на время.