Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул (сборник) - Артур Дойл

Надеюсь, профессор Мюррей простит меня, если я скажу, что ему был присущ недостаток всех англичан: он не умел говорить. Почему люди, которым есть что сказать, не могут приложить немного усилий и научиться изъясняться так, чтобы их можно было услышать, остается одной из самых больших загадок современности. Их методы настолько же абсурдны, как попытка налить в резервуар драгоценную жидкость из живительного источника с помощью закупоренной трубки, которую можно было бы легко открыть. Профессор Мюррей сделал несколько проникновенных заявлений, обращаясь к своему белому галстуку и графину с водой на столе, и с юмором подмигнул серебряному подсвечнику справа от себя. Затем он сел, и под шелест общих аплодисментов поднялся известный публичный лектор мистер Уолдрон. Это был сухопарый человек строгого вида с резким голосом и агрессивной манерой говорить, но заслуга его заключалась в умении впитывать идеи других людей и подавать их так, чтобы они были понятны и даже интересны для неподготовленных слушателей; он умел с завидной сноровкой делать забавными самые непривлекательные темы, так что смещение точек равноденствия в связи с прецессией земной оси[51] или возникновение позвоночных животных в его изложении превращалось в крайне комичный процесс.

Понятным и местами даже живописным языком мистер Уолдрон развернул перед нами научное видение картины возникновения мира с высоты птичьего полета. Он говорил о Земле как о громадном скоплении пылающего газа, мерцающего во Вселенной. Затем лектор стал описывать затвердение этой массы, охлаждение, сжатие поверхности, образовавшее горы, пар, превратившийся в воду, медленную подготовку сцены, на которой предстояло разыграться непостижимой драме жизни. О самом источнике возникновения жизни он осмотрительно высказался весьма туманно. Ее зародыши, как заявил мистер Уолдрон, безусловно, не могли бы пережить такого нагрева. Значит, они появились позднее. Возникли ли они сами по себе из охлаждающихся неорганических элементов Земли? Весьма вероятно. А может быть, жизнь попала сюда на метеорите? В это очень трудно поверить. Вообще же наиболее разумным подходом к данному вопросу является наименее догматичный. Мы не можем, – или, по крайней мере, не смогли на сегодняшний день, – воспроизвести в лабораторных условиях органическую жизнь из неорганических материалов. Современная химия пока не в состоянии перекинуть мост через бездну, разделяющую живую и неживую материю. Но существует также более высокая и более утонченная химия Природы, которая, прилагая титанические усилия в течение долгих эпох, могла добиться результатов, недостижимых для нас сегодня. На этом нужно пока остановиться.

Это подвело оратора к рассмотрению великой лестницы развития животного мира: он начал с молекул и мельчайших морских животных и, двигаясь все выше, мимо рептилий и рыб, наконец дошел до сумчатой крысы, существа, которое уже рожало своих детенышей живыми, то есть прямого предка всех млекопитающих[52] и, таким образом, всех присутствующих в этом зале. (Возгласы какого-то студента-скептика из последнего ряда: «Нет, нет!») Если молодой джентльмен в красном галстуке, который выкрикнул «Нет, нет!» и который предположительно был высижен из яйца, любезно подождет меня после лекции, я буду очень рад лично взглянуть на это чудо природы. (Смех в зале.) Было бы странно полагать, что кульминационной точкой многовековых процессов в Природе было создание этого джентльмена в красном галстуке. Но разве процессы эти остановились? Следует ли рассматривать данного джентльмена как окончательный вариант – вершину естественного развития? Оратор надеется, что не заденет чувств джентльмена в красном галстуке, если будет настаивать, что, какими бы достоинствами ни обладал этот джентльмен в своей жизни, все же необъятные процессы во Вселенной не были бы полностью оправданы, если бы завершились его созданием. Эволюция все еще не утратила своей силы, она продолжает действовать, и впереди у нее еще более великие достижения.

Таким образом, красиво разделавшись под общее хихиканье со своим оппонентом из зала, лектор вернулся к картинам далекого прошлого: к высыханию морей, к появлению песчаных отмелей, к вялым и тягучим проявлениям жизни у границ мелководья, к кишевшим живыми существами лагунам, к тенденции морских животных укрываться на части берега, обнажаемой при отливе, где их ожидало обилие пищи, и к их быстрому росту.

– Отсюда, леди и джентльмены, – добавил мистер Уолдрон, – и происходит весь этот род ужасных ископаемых ящеров, которые своим видом до сих пор пугают нас, когда мы встречаемся с их останками в сланцах вельда или золенгофена[53]. К счастью, эти ящеры вымерли задолго до того, как на Земле появился человек.

– Это еще вопрос! – прогремел со сцены чей-то голос.

Мистер Уолдрон был сторонником строгой дисциплины, да еще и обладал язвительным чувством юмора, как показал эпизод с джентльменом в красном галстуке, отчего перебивать его было делом рискованным. Но это восклицание показалось лектору настолько абсурдным, что он просто не знал, как реагировать. Так выглядит специалист по творчеству Шекспира, столкнувшийся с убежденным приверженцем Бэкона[54], или астроном, подвергшийся нападкам фанатика, утверждающего, что Земля плоская. Мистер Уолдрон выдержал небольшую паузу, после чего, повысив голос, медленно повторил:

– …Которые вымерли задолго до появления человека.

– Это еще вопрос! – снова пророкотал тот же голос.

Уолдрон с изумлением пробежал взглядом вдоль ряда профессоров на сцене, пока глаза его не остановились на фигуре Челленджера, который сидел, откинувшись на спинку своего стула, с закрытыми глазами и умиленным выражением лица, словно улыбался во сне.

– Все понятно, – сказал Уолдрон, пожимая плечами, – это мой друг, профессор Челленджер, – и под смех в зале продолжил свою лекцию, словно этим все сказано и добавить тут больше нечего.

Но возникший инцидент не был исчерпан. Какой бы путь ни выбирал лектор для описания далекого прошлого, он, казалось, неминуемо приходил к некоему утверждению относительно вымерших доисторических животных, что мгновенно вызывало бычий рев со стороны профессора Челленджера. В конце концов аудитория уже начала ожидать и с наслаждением подхватывала этот возглас, когда наступал такой момент. К реву присоединялись забитые до отказа последние ряды, и каждый раз, когда борода Челленджера приходила в движение, прежде чем он успевал произнести хотя бы звук, сотня голосов в зале уже вопила: «Это еще вопрос!», а еще больше – кричали в ответ: «К порядку!» и «Позор!» Уолдрон был закаленным в боях лектором и сильным человеком, но и он занервничал в такой обстановке. Он начал сбиваться, запинаться, повторяться, путаться в длинных фразах и наконец в бешенстве обратился к тому, кто стал причиной всех этих беспорядков.

– Это действительно невыносимо! – воскликнул мистер Уолдрон, бросая свирепый взгляд через всю сцену. – Я вынужден просить вас, профессор Челленджер, прекратить ваши вульгарные и бестактные реплики.

В зале воцарилась тишина. Студенты замерли в предвкушении удовольствия от ссоры между обитателями научного Олимпа. Челленджер медленно поднял свое массивное тело со стула.

– А я, в свою очередь, мистер Уолдрон, – сказал он, – должен просить вас прекратить высказывать суждения, которые не находятся в строгом соответствии с научными фактами.

Эти слова подняли в зале настоящую бурю. Из общего рева изумления и возмущения вырывались крики: «Позор! Позор!», «Выслушайте его!», «Вывести его со сцены!», «Это несправедливо!» Председатель вскочил с места и, хлопая в ладоши, принялся что-то возбужденно блеять. Из потока этого невнятного бормотания можно было разобрать только отдельные слова:

– Профессор Челленджер… личные… точки зрения… позже.

Возмутитель спокойствия улыбнулся, пригладил бороду и, поклонившись, снова опустился на стул. Раскрасневшийся и воинственно настроенный Уолдрон продолжил выступление. Время от времени, делая какое-либо утверждение, он бросал злобные взгляды на своего оппонента, который, похоже, безмятежно дремал все с той же счастливой улыбкой на лице.

Наконец лекция завершилась; я склонен думать, что это произошло раньше намеченного срока, поскольку заключительная часть речи докладчика была торопливой и бессвязной. Спор был грубо оборван, и аудитория волновалась в ожидании продолжения. Уолдрон сел, и после ободряющего жеста председателя профессор Челленджер поднялся и подошел к краю помоста. В интересах своей газеты я вел стенографическую запись его выступления.

– Леди и джентльмены, – начал он, не обращая внимания на шум в задних рядах. – Прошу прощения, – леди, джентльмены и дети. Я вынужден извиниться, поскольку только что случайно упустил из виду значительную часть присутствующих (шум в зале, во время которого профессор стоял, подняв руку и сочувственно кивая громадной головой, словно Папа Римский, дарующий толпе свое благословение). – Меня попросили произнести слова благодарности мистеру Уолдрону за его красочный и впечатляющий рассказ, который мы только что выслушали. В нем имелось несколько моментов, с которыми я не согласен, и моим долгом было заявлять о них по мере их появления. Но, тем не менее, мистер Уолдрон хорошо справился со своей задачей, которая заключалась в том, чтобы дать простое и интересное описание истории нашей планеты – как он ее понимает. Слушать популярные лекции легче всего, но мистер Уолдрон, – здесь Челленджер широко улыбнулся и подмигнул лектору, – простит меня, если я скажу, что они в обязательном порядке являются поверхностными и вводящими в заблуждение, поскольку должны соответствовать уровню понимания невежественной аудитории. (Иронические возгласы.) Люди, читающие популярные лекции, по своей природе являются паразитами. (Раздраженный протестующий жест со стороны мистера Уолдрона.) Ради славы или денег они эксплуатируют результаты работы, выполненной их нищими и безвестными собратьями. Малейший новый факт, полученный в лаборатории, один-единственный кирпичик, внесенный в основание храма науки, намного превосходит по своему значению любое изложение информации из вторых рук, которое может длиться битый час, но не в состоянии оставить после себя никакого полезного результата. Я привожу здесь это очевидное соображение не из желания унизить лично мистера Уолдрона, а чтобы вы не потеряли чувства меры и не перепутали псаломщика с первосвященником. (При этих словах мистер Уолдрон зашептал на ухо председателю, после чего тот привстал и что-то строго сказал стоявшему рядом с ним кувшину с водой.) Но довольно об этом! (Громкие и продолжительные возгласы одобрения.) Позвольте мне перейти к более интересному предмету. Что же именно из повествования нашего лектора я как истинный исследователь ставлю под сомнение? Речь идет об устойчивости жизни некоторых типов животных на Земле. Я говорю о данном предмете не как любитель и не как, – вынужден добавить, – докладчик научно-популярных лекций. Как ученый, чья совесть принуждает строго придерживаться фактов, я заявляю, что мистер Уолдрон очень ошибается, когда говорит, что если он сам никогда не видел так называемых доисторических животных, то этих существ больше не существует. Они действительно являются, как он правильно заметил, нашими прародителями, но при этом представляют собой наших современных прародителей, если можно так выразиться, которых по-прежнему можно найти со всеми их ужасными и пугающими чертами, была бы только энергия и отвага, чтобы разыскать их прибежище. Существа, которые, как считается, относятся к юрскому периоду, чудовища, способные охотиться на самых крупных наших млекопитающих и с жадностью пожирать их, по-прежнему существуют. (Возгласы: «Чушь!», «Докажите!», «А вы откуда знаете?», «Это еще вопрос!») Вы спрашиваете, откуда я об этом знаю? Я знаю, потому что был в их тайном прибежище. Я знаю, потому что сам видел некоторых из них. (Аплодисменты, всеобщий гул и выкрик: «Лжец!») Здесь кто-то назвал меня лжецом, я не ослышался? Не будет ли человек, сказавший это, настолько любезен, чтобы встать? Я хотел бы посмотреть на него. (Голос из зала: «Вот он, сэр!», и в толпе студентов подняли маленького, безобидного на вид человечка в очках, который отчаянно отбивался.) Так это вы решились назвать меня лжецом? («Нет, сэр, нет!» – завопил тот и тут же исчез.) Если кто-либо в этом зале посмеет усомниться в моей правдивости, я рад буду пригласить его на пару слов после лекции. («Лжец!») Кто это сказал? (Снова на ноги подняли того же безобидного человека, изо всех сил старавшегося сесть.) Я сейчас спущусь к вам… (Хор голосов: «Приди, моя любовь, приди!» на некоторое время прервал заседание; при этом председатель стоял на сцене и размахивал обеими руками, словно дирижер. Теперь профессор уже находился в состоянии яростного исступления – лицо его горело, ноздри раздувались, борода ощетинилась.) Любое великое открытие встречается таким же недоверием – непременная отличительная черта поколения глупцов. Когда перед вами раскрывают грандиозные факты, у вас не хватает ни интуиции, ни воображения, чтобы попытаться понять их. Все, на что вы способны, это поливать грязью людей, которые ради новых горизонтов науки готовы рисковать своей жизнью. Вы, подвергающие гонениям проповедников новых идей! Галилей, Дарвин и я… (Длительный одобрительный шум в зале и полная остановка заседания.)