Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник) - Пелам Вудхаус

Он замолчал, снова промокнув лоб платком.

– Мистер Форд, его отец, произвел на меня впечатление человека огромных способностей. Типичный американский король торговли. Он на редкость откровенно поведал мне о своих домашних делах, касающихся его сына. Не могу в точности повторить его слов, но суть такова: до сегодняшнего дня мальчика воспитывала одна миссис Форд. Она – мистер Форд изложил это очень красноречиво и многословно – слишком снисходительна. И… э… в сущности, испортила сына. Что – вы, конечно, понимаете, это конфиденциально – и послужило истинной причиной их развода, который… э… к несчастью, случился. Мистер Форд считает школу – могу ли я так выразиться? – противоядием. Он желает, чтобы тут придерживались самой строгой дисциплины. Поэтому я жду от вас, мистер Бернс, чтобы вы твердо, но, разумеется, гуманно пресекали выходки нового ученика, как, например… э… курение. По дороге в школу он курил беспрерывно, и мне удалось убедить его, только применив силу. Конечно, сейчас, когда он уже фактически в школе и должен подчиняться нашей дисциплине…

– Да, именно, – вставил я.

– Вот и все, что я намеревался сказать. Возможно, будет лучше, если вы пойдете к нему прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился в кабинет знакомиться с Золотцем.

Меня приветствовало облако табачного дыма, плывущего из-за спинки кресла. Войдя в комнату, я узрел пару башмаков, возложенных на каминную решетку. Шагнув вправо, я увидел мальчишку целиком.

Он разлегся в кресле, в мечтательной рассеянности, устремив глаза в потолок. Когда я подошел к нему, Огден затянулся сигаретой, повел на меня глазом, снова отвел взгляд и выпустил новое облако дыма. Я его не заинтересовал.

Возможно, меня укололо такое безразличие, и потому я отнесся к мальчику предубежденно. Но, в общем, он показался мне юнцом на редкость непривлекательным. Тот портрет еще польстил ему. У него было толстое тело, круглая омерзительная физиономия с тусклыми оловянными глазами и брюзгливо обвисшим ртом. В общем, туша, пресытившаяся жизнью.

Склонен предположить, как выразился бы мистер Эбни, заговорил я с ним резче и решительнее, чем говорил директор. Меня выводило из себя его чванливое безразличие.

– А ну-ка выброси сигарету! – приказал я.

К моему изумлению, повиновался он мгновенно. Я уже начал подумывать, не слишком ли я с ним резок – он, как ни странно, производил на меня впечатление взрослого человека, но тут Огден извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его. Тогда я и разглядел, что выбросил он на каминную решетку сгоревший почти дотла окурок.

Забрав у него из рук портсигар, я бросил его на стол. Только тут мальчишка впервые по-настоящему заметил мое присутствие.

– Ну и наглец же вы! – обронил он.

Огден словно бы торопился продемонстрировать самые различные свои особенности. Такие фразочки, как я понял, мистер Эбни и называл «выражаться странновато».

– Не хами! – одернул я.

Мы несколько секунд пристально рассматривали друг друга.

– Кто вы? – спросил Огден.

Я назвался.

– А чего сюда ввалились? Чего пристаете?

– Мне платят, чтобы я приставал. Это главная обязанность учителя.

– А, так вы учитель?

– Один из них. И между прочим, так, маленькая формальность – тебе полагается обращаться ко мне «сэр» во время наших оживленных бесед.

– Еще чего!

– Что, прости?

– Ступайте, гуляйте.

Видимо, он подразумевал, что рассмотрел мое предложение и сожалеет, но выполнить его не может.

– Разве ты не называл своего учителя «сэр», когда жил дома?

– Я? Не смешите! Так и мозоль на языке набьешь.

– Как я понимаю, ты не испытываешь чрезмерного уважения к тем, кто стоит выше тебя.

– Это вы про учителей, что ли? Нет, не испытываю.

– Ты употребляешь множественное число. У тебя и до мистера Бростера был учитель?

Он расхохотался:

– Да десяток миллионов!

– Бедняги! – искренне посочувствовал я. – И что с ними приключилось? Совершили харакири?

– Еще чего! Уволились. Не их вина. Я – крепкий орешек. Глядите тоже не забывайте.

Он потянулся к портсигару. Я быстро сунул его себе в карман.

– Ой, надоело! – буркнул мальчишка.

– Взаимно.

– Вы что ж думаете, можете важничать и ко мне цепляться?

– Ты точно определил мою работу.

– Ну, прям! Все я слыхал про это ваше заведение. Мне пустозвон ваш все в поезде разболтал.

Как я понял, подразумевал он мистера Арнольда Эбни и посчитал определение довольно удачным.

– Босс тут он, и только ему позволено бить учеников. Троньте только, и сразу вылетите с работы. А босс ни в жизнь не станет, потому как папа платит ему двойную плату, и он боится – аж жуть, – не дай Бог, какая заварушка закрутится.

– Ты тонко уловил ситуацию.

– Да уж, верно.

Я смотрел на него. Огден сидел, все так же развалясь в кресле.

– А ты забавный, – заметил я.

Огден чуть подобрался, разозлившись. Маленькие глазки засверкали.

– Послушайте, вы прям нарываетесь на неприятности. Нахальный до того! Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель. Я тот, кто возьмет тебя в руки и сотворит из тебя солнечный лучик. Мне такие, как ты, известны вдоль и поперек. Я бывал в Америке и изучил подобный типаж на вашем родном асфальте. Вы, перекормленные миллионерские детки, все одинаковы. Если папочка не впихнет вас в офис, прежде чем вы из коротких штанишек вырастете, вы становитесь пустельгами. Думаете, будто вы на свете одни-разъединственные, пока кто-то не покажет, что это не совсем так. Тогда вам приходится мириться с тем, что свалится на вас, – и с хорошим, и с дурным.

Огден порывался было перебить меня, но меня уже понесло, я увлекся своей излюбленной темой, которую изучал и над которой размышлял с того самого вечера, когда мне всучили то письмо в клубе.

– Знал я одного человека. Начинал он в точности, как ты. У него было полно денег, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. Что же с ним случилось?

Огден зевнул.

– Боюсь, я тебе наскучил.

– Да чего там, валяйте, – разрешил Золотце. – Развлекайтесь себе!

– Ну, это история долгая, так что не стану тебя утомлять. Но мораль та, что мальчика, на которого сваливаются большие деньги, следует взять в ежовые рукавицы и вбить в него побольше здравого смысла, пока он еще маленький.

– Болтаете много, – потянулся Огден. – Как это, интересно, вы возьмете меня в рукавицы?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– Что ж, все должно иметь начало. Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем бегать с тобой каждый день. В конце недели ты себя не узнаешь.

– Эй, эй, если воображаете, будто заставите меня бегать…

– Когда я схвачу тебя за ручонку и побегу, то очень скоро ты обнаружишь, что тоже бежишь. А спустя долгие годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, ты придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Тьфу, вот еще слюнтяйство!

– И я не удивлюсь. – Я посмотрел на часы. – А сейчас, между тем, тебе пора спать. Пришел положенный час.

Огден вытаращился на меня:

– Спать?!

– Да.

Его до того это насмешило, что он даже не разозлился.

– Слушайте, во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, во сколько ты будешь ложиться здесь. В девять часов.

Словно в подтверждение моих слов, дверь открылась и вошла миссис Эттвэлл, домоправительница.

– Думаю, мистер Бернс, ему пора ложиться.

– Я и сам, миссис Эттвэлл, только что говорил то же самое.

– Да вы тут все спятили! – вскинулся Золотце. – Какое там спать!

Миссис Эттвэлл в отчаянии повернулась ко мне:

– Никогда не видела такого мальчика.

Весь механизм школы держался на определенных правилах. Любой сбой – и авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом крайне трудно. Ситуация, показалось мне, взывает к действиям.

Наклонившись, я, будто устрицу из раковины, выдрал Золотце из кресла и потащил к двери. Тот визжал беспрерывно. Лягнул меня в живот, а потом в коленку, не переставая пронзительно верещать. И верещал всю дорогу наверх. Визжал он и когда мы добрались до его комнаты.

Полчаса спустя я сидел, задумчиво покуривая, в кабинете. Сообщения с места боевых действий информировали об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности судьбе со стороны врага. Огден лежал в постели, нехотя решив подчиниться обстоятельствам. Среди старших членов колонии царила атмосфера едва сдерживаемого ликования.

Мистер Эбни держался дружелюбно, а миссис Эттвэлл открыто поздравляла меня. Я стал героем дня.

Но ликовал ли я сам? Нет, я призадумался. На моем пути возникли непредвиденные сложности. До сего момента я рассматривал похищение как нечто абстрактное. Не учитывая личность. Если у меня и рисовалась какая-то картинка в воображении, то лишь самая благостная: я крадучись ухожу в ночь со смирным ребенком, его маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и вывел, что если кому-то вздумается похитить его тишком, то смельчаку потребуется немалая доза хлороформа.